ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО

ЗАРИСОВКИ К СТАРШИМ АРКАНАМ

АРКАН IX. Protectores; Initiatio; Prudentia; Lux Occultata или Lux in Occulto; Отшельник (l' Ermite); Наука Победителя; Иероглиф.

Initiatio: Посвящение; Идеология; Интеллигенция 2

Ник ПЕРУМОВ – личность легендарная.

… одна из главных фигур в отечественной ненаучной фантастике…

Хочется к штыку приравнять перо, перейти к чему-то современному и откровенному. Вот у нас считается хорошим тоном нигилизм по отношению к собственной стране. Такого нет нигде на Западе. Тенденцию надо ломать. Писатель вынужден иногда брать на себя работу, которую должны делать аналитики, журналисты, публицисты. Если пройти по Петербургу и почитать мемориальные доски, мы узнаем, сколько в Российской империи жило достойнейших людей. Учёных, поэтов, танцовщиц, мореходов. Но мы судим о себе по романам, где стоит вопрос: тварь ли я дрожащая или справку имею? Во главу угла ставится не человек дела, а человек, который сомневается, подчёркивает свою ненужность. Наша литература крайне безысходна.

– Её создавала интеллигенция, недопущенная к написанию законов и к разделу государственного пирога, но и от народа оторвавшаяся. Может, поэтому?

– Видимо, да. А вот на родине Толкиена не было раздрая между образованной частью общества и народом.

– Там не было и интеллигенции, были интеллектуалы. На службе Её Величества...

– И образованный слой не работал на разрушение государства. Он по-советски критиковал «отдельные недостатки», не более. Вспомните Диккенса. Мы сочувствуем Оливеру Твисту, но там нет безысходности. А возьмите Свифта, он считается великим сатириком. У него всё мягко, завуалированно, намёками. И сравните с нашим господином Щедриным. Щедрин испытывает физиологическое возбуждение от описания всякой мерзости. Я считаю себя русским человеком, и мне противно. Потому что я знаю, что наша история – это не история города Глупова.

Е. БЕЛЖЕЛАРСКИЙ [A.273]

«Интеллигенты – люди свободные в своих убеждениях. Не свободен интеллигент только от своей совести и мысли» – считал Дмитрий Сергеевич Лихачёв.

Во всём мире есть сословия, занятые умственным или творческим трудом и получившие хорошее образование. Но этих людей называют интеллектуалами и не призывают быть совестью нации: интеллектуал на Западе – род занятий, а не нравственная категория, а интеллигенция – это русское понятие.

С девятнадцатого века интеллигенцию принято либо демонизировать, либо превозносить: она, и разрушила империю, и спасла русскую культуру, и страшно далека от народа, и его заступница перед властью. Но существует ли вообще русская интеллигенция, или это миф? Можно ли признать её сословием, или, как было принято в советское время, хотя бы прослойкой? Это общность социальная, или, всё же, культурная? Есть ли у современной интеллигенции единая система взглядов, а если нет, то объединяет ли её что-либо? Необходимо ли разделять определённые убеждения, чтобы считаться интеллигентом, или достаточно хорошего образования и воспитания? Допустимо ли в категориях «Греха и Добродетели» описывать социальную реальность и возлагать на целые сословия коллективную ответственность за исторический выбор? И в каких грехах, в таком случае, повинны перед Россией другие сословия: аристократия, духовенство, мещане?

Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ, кандидат филологических наук, автор, ведущий и руководитель программы «Тем временем»: «Термин «Интеллигенция» – польский. Бальзак этот термин использовал, предложив создать Партию Интеллигенции со своими печатными средствами. В кругу Жуковского этот термин услышали: в дневнике Жуковского в 1836-м году этот термин впервые появляется. Входит в оборот благодаря Боборыкину (Петру Дмитриевичу)». [T.10.CCXLIX.1]

Иван ТОЛСТОЙ, журналист, писатель: «…и вот в эти годы рождается его новое мировоззрение. Если прежде Лев Николаевич писал художественные произведения, то теперь – с восемьдесят первого года – пошла почти сплошь публицистика. Конечно, Лев Толстой и позднее писал художественные произведения: «Живой труп», «Власть тьмы», в конце концов, написал целый роман «Воскресение»… Прежде всего, была публицистика.

И так, из прозаика он стал публицистом. Но разница была не только в смене жанров, разница была в смене нравственной позиции: из писателя Лев Толстой в восьмидесятые годы превратился в интеллигента.

Слово «интеллигент» мы сейчас понимаем совсем не так, как понимал Лев Толстой и вообще люди до революции. Я буду употреблять это слово именно в старом, исконном, дореволюционном смысле. В девятнадцатом веке люди считали в России, что «интеллигент» – это не обязательно культурный человек, что вообще интеллигенция, это не какая не «прослойка»: интеллигенты встречаются и среди крестьян, и среди рабочих, и среди аристократии, и среди так называемых «образованных людей» – учителей, врачей, писателей, художников, адвокатов и так далее. Интеллигент – это тот (как раньше это понимали) для кого интерес лежит не только в семейных ценностях и не только в служебной карьере, но где-то между: у интеллигента болит сердце за народ, и интеллигент – это человек совести – ему стыдно жить, когда народу плохо.

По всей логике этой новой философии Льва Николаевича, он начинает рассуждать о том, «Что есть грех?», «Что есть Добро и что есть Зло?»

Поскольку люди грешат, то они не могут стоять между ним и Богом посредине, они не могут посредничать в таком важнейшем вопросе. И поэтому он хочет непосредственно общаться с Богом, ему не нужен даже такой социальный институт как Церковь. Очень скоро он придёт к тому, что его отлучат от Православной Церкви. Точно также Лев Толстой думает и о государстве…

В денежном выражении наследие Льва Толстого выражалось совершенно космической суммой – десять миллионов золотых рублей. Чтобы представить себе много это или мало, скажем, что корова в те годы стоила три рубля, а городской костюм – сто рублей». [T.10.CCLXVII.2]

*

Иван ТОЛСТОЙ, журналист, писатель: «…московский профессор, родившийся, в свою очередь, в московской профессорской семье, и с самых молодых лет имевший идеалы педагогические и просветительские. По существу, вся жизнь Мельгунова была направлена на то, чтобы просвещать, объяснять и быть интеллигентом.

Вот об интеллигенции надо сказать два слова, чтобы говорить на одном и том же языке. Под интеллигентами до революции, до восемнадцатого года, а в иммиграции даже и до начала Второй Мировой войны, понимали не то, что мы понимаем сейчас. Интеллигенты были не образованные люди, не люди культуры, и, уж, тем более, не творческие люди, а люди, которые поставили во главе угла (держали как знамя над собою и над своею жизнью) идеалы общественности. Интеллигент хотел помогать народу: поэтому «народники» – это, безусловно, интеллигенты. Поэтому эсеры, которые боролись за интересы народа, за «землю», за «волю» и так далее – это интеллигенты. Да и большевики большую часть своего дореволюционного существования были интеллигентами. Ленин – интеллигент, правда, радикальный интеллигент.

Когда интеллигент перестаёт быть интеллигентом? – Тогда, когда он получает власть.

Вот как только власть перешла в руки большевиков, они стали чиновниками, карательным аппаратом, они стали государством, и перестали быть интеллигентами.

А у нас – не будем сейчас обсуждать почему, это большой и сложный вопрос – интеллигентами стали называть «интеллигентных людей». А это совершенно другое дело. Конечно, человек, который интересуется общественными проблемами, не может не читать книги: эти вещи сцеплены, они естественно идут вместе. Поэтому борец за народное благо – это человек, читающий книги, это человек, интересующийся всем тем, чем интересуется тот, за кого он борется – это совершенно понятно». [T.10.CCLXVII.6]

Говоря о вине интеллигенции перед народом, он постоянно употреблял два термина, которые казались мне синонимами, – «интеллигент» и «интеллектуал». Я не выдержала и спросила:

– А чем интеллигент отличается от интеллектуала?

– Различие очень существенное, – ответил он. – Я берусь объяснить только аллегорически. Понимаете, что это значит?

Я кивнула.

– Когда вы были совсем маленькая, в этом городе жили сто тысяч человек, получавших зарплату за то, что они целовали в зад омерзительного красного дракона. Которого вы, наверно, уже и не помните…

Я отрицательно покачала головой. Когда-то в юности я действительно видела красного дракона, но уже забыла, как он выглядел, – запомнился только мой собственный страх. Павел Иванович вряд ли имел в виду этот случай.

– Понятно, что эти сто тысяч ненавидели дракона и мечтали, чтобы ими правила зелёная жаба, которая с драконом воевала. В общем, договорились они с жабой, отравили дракона полученной от ЦРУ губной помадой и стали жить по-новому.

– А при чём тут интелл…

– Подождите, – поднял он ладонь. – Сначала они думали, что при жабе будут делать точь-в-точь то же самое, только денег станут получать в десять раз больше. Но оказалось, что вместо ста тысяч целовальников теперь нужны три профессионала, которые, работая по восемь часов в сутки, будут делать жабе непрерывный глубокий минет. А кто именно из ста тысяч пройдёт в эти трое, выяснится на основе открытого конкурса, где надо будет показать не только высокие профессиональные качества, но и умение оптимистично улыбаться краешками рта во время работы…

– Признаться, я уже потеряла нить.

– А нить вот. Те сто тысяч назывались интеллигенцией. А эти трое называются интеллектуалами.

У меня есть одна труднообъяснимая особенность. Я терпеть не могу, когда при мне произносят слово «минет» – во всяком случае, вне рабочего контекста. Не знаю почему, но меня это бесит. К тому же сравнение Павла Ивановича показалось мне настолько хамским намёком на мою профессию, что я даже забыла о надбавке, которую хотела попросить.

– Вы про глубокий минет говорите, чтобы я понять могла? В силу своего жизненного опыта?

– Какое там, милая, – сказал он снисходительно. – Я в таких терминах объясняю, потому что сам при этом начинаю понимать, в чём дело. И дело тут не в вашем жизненном опыте, а в моём…

В. ПЕЛЕВИН [B.51.3]

…тот пресловутый интеллигентский комплекс вовлечённости, которым в России так принято гордиться.

Русские интеллигенты уверены, что таких как они, больше на свете нет. Расхожая схема: в России – интеллигенция, на Западе – интеллектуалы. Противопоставление надуманное и бессмысленное. Интеллектуал – определение техническое: человек, занятый умственной деятельностью. Интеллигент – тот, чьи умственные, духовные и душевные интересы выходят за пределы работы и семьи. Таких сколько угодно на Западе, они отдаются по-настоящему, истово – пацифизму, феминистскому движению, борьбе за выживание кашалотов, за права индейцев, за спасение совы в лесах Северной Дакоты.

Российское чванство – интеллигенция существует только в России! – безосновательно, но ясны истоки. Западный интеллигент доводит до конца свою интеллигентскую деятельность, российский – нет. Западный борется за сову и спасает сову, русский борется за сову на своей кухне и оттуда никуда не уходит, а сова гибнет вместе с озером Байкал. Крыть нечем, и остается биться за термины: там у них что-то другое, а интеллигенция – это мы. Тоже утешение.

Тяжелый и неблагодарный труд – вечный неутомимый поиск своего пути, особенно если искать на исхоженных-изъезженных делянках мировой цивилизации.

Пётр ВАЙЛЬ [B.114.1]

Феликс РАЗУМОВСКИЙ, телеведущий, историк, писатель: «…два родовых признака интеллигенции – это радикализм и беспочвенность. Интеллигенция, или, как Солженицын говорил «освободительное поле», оно, собственно, привело к катастрофе».

Нина ДМИТРИЕВА, доктор философских наук: «…показать вот этот момент универсальности интеллигенции, в том смысле, что она может работать как в «плюс», так и в «минус». Прежде всего, это, действительно общественно значимая сила. Но я бы не рассматривала интеллигенцию, как коллективную силу. Дело в том, что интеллигент, выступающий публично, точнее, интеллектуал, выступающий публично – это, в принципе, уже тот, кто примеряет на себя кафтан интеллигента. И делать это он может как  критически, так и «славословие» происходит.

…с другой стороны есть интеллигенция, которая обслуживает интересы правящего класса. В российской историографии есть тенденция называть таких интеллигентов «интеллектуалами». [T.10.D.48]

Существует провокационная фраза: «Хуже власти, ненавидящей интеллектуалов, только интеллектуал, любящий власть». Автор афоризма, к сожалению неизвестен, поэтому поспорить с ним лично не удастся.

Илья БЕР, соискатель учёной степени кандидата исторических наук: «Думаю, что разумно начать наш с вами разговор с самого понятия интеллектуал: как его понимают у нас и как его понимают на Западе. Одинаково ли это понимание?»

Юрий ПИВОВАРОВ, доктор политических наук, профессор, директор ИНИОН (Институт научной информации по общественным наукам) РАН: «Ну, вообще-то слово интеллектуал, оно не только по корню не русское, оно вообще-то для русской культурной традиции довольно такое странноватое: мы всё-таки больше привыкли говорить интеллигент. Хотя, конечно, интеллигенция и интеллектуал – это разные вещи, поскольку традиционно интеллигенция это не только те люди, которые живут мыслями, но и те люди, которые думают о благе народа и прочем. Мы это хорошо знаем. А интеллектуал, это что-то такое западное. Ну, вот, видимо, Франция – классическая страна интеллектуалов, где люди живут Мыслью, и где, собственно говоря, не забота о народе, а служение самой Мысли является определяющим…

…ведь Сперанский был создателем просвещённой бюрократии. Это, кстати, интересная вещь, это такая связь власти и интеллектуалов. Поскольку в России власть была не очень интеллектуальной и интеллектуалов не хватало, то сама бюрократия стала интеллектуализированной: очень многие бюрократы, находившиеся у власти, были носителями вот этого очень глубокого профессионального знания. Это вторая половина девятнадцатого века и начало двадцатого века. Но это «Золотой век» России, который очень много обещал и много сделал. К сожалению, революция прервала это развитие…

…а вот что касается сегодняшнего дня в России – знаете, это тоже вот проблема. Мы говорим «интеллектуал во власти». Откуда берутся французские Интеллектуалы во власти? Общество их массово производит, то есть это довольно массовый тип. Российское же общество производит, видимо, другой тип «думающего человека», вот, который называется интеллигентом. И, который, вот, «интеллигент у власти», это совсем как-то, знаете, как корова на льду или что-то такое. Понимаете! Россия пока не выработала такого, ну, что ли более французского типа интеллектуала. Может быть и не выработает, мы не знаем». [T.10.LI.19]

Нателла БОЛТЯНСКАЯ, ведущая «Эхо Москвы»: «…и вопрос мой к вам первый, наверное. Можно ли выделить, скажем так, в отдельный слой, я не знаю, класс, прослойку именно интеллигенцию как некую репрессированную часть населения? Или, в общем, репрессировали всех, а интеллигенции от товарища Сталина досталось не больше, чем другим?»

Дмитрий ПАВЛОВ, доктор исторических наук: «Ну, я думаю, что досталось примерно столько же, сколько и остальным. Не надо забывать, что большевизм, вообще говоря, начался, большевизм властвующий и с похода на интеллигенцию, и с утеснения священнослужителей, православных в первую очередь, и с разгрома оппозиционного рабочего движения. А с июня 1918 года Гражданская война была сознательно внесена в деревню. Вот так обстояли дела.

Количественные характеристики в данном случае, в общем-то, невозможны хотя бы потому, что интеллигенция, увы, относится к той категории социальной, которую очень трудно определить.

Александр Николаевич Потресов ещё писал в этюдах о русской интеллигенции в начале XX века замечательно. Марксист, один из, кстати, соратников Ленина в 90-е и в 900-е годы, один из создателей «Искры» вместе с Мартовым и Лениным, они втроём действовали, были неразлучны тогда. Вот, он писал о том, что это великая незнакомка. Всем знакомая незнакомка точнее. То есть когда произносят слово «русская интеллигенция», все понимают, о чем идет речь, но определить её практически нельзя».

Нателла БОЛТЯНСКАЯ, ведущая «Эхо Москвы»: «Понятно. «Лев Толстой – зеркало эволюции русского интеллигента, – это я читаю сообщение, пришедшее смской. – Так вот, Лев Толстой сказал: «Отдельно класса интеллигенции нет. Если человек живёт вопросами духа, обращается к своей совести, тот и интеллигент»… [P.97.13]

ИНТЕЛЛЕКТ

Латинское – intellectus, intelegere (чувствовать, понимать).

Слово заимствовано русским языком в первой трети XIX в. со значением «мыслительная способность», но не совсем ясно, из какого именно языка. В качестве возможных источников называют немецкий и французский языки, очень популярные в России в это время, а также английский.

Производные: интеллектуал, интеллектуальный, интеллектуально, интеллектуальность.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

Польское – intelligentia (сообразительность, понятливость).

Латинское – intelligentia (понимание).

Слово появилось в русском языке в первой трети XIX в., оно было заимствовано из польского, однако с измененным значением. Если в польском языке интеллигентом называли человека сообразительного, то в России это «образованный человек, как правило, получивший высшее образование». К интеллигенции относят деятелей науки и культуры, преподавателей, врачей.

Производные: интеллигент, интеллигентный, интеллигентность.

Семенов А.В. «ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ РУССКОГО ЯЗЫКА» [P.60.1]

В 1934 году его брат Борис попал в «кировский поток» по обвинению в шпионаже. Отец, мать и три сестры, жившие вместе с братом, были высланы в Казахстан. В 1938 году пришёл черёд и Георгия Степановича. Отправившись в поезде на съёмки фильма «Комсомольск» вместе с известными тогда звёздами советского кино Н. Крючковым, П. Алейниковым, М. Кузнецовым и другими, он познакомился с американцем. Это знакомство стало для него роковым. Ему также была приписана шпионская деятельность. Шантажом и угрозами от него добились признания, что он американский шпион (опять странная инверсия, тогда-то было бы уместнее, что – немецкий).

До 1943 года пришлось поработать на золотых приисках Дальстроя. Как объяснял потом Георгий Степанович причины своей живучести: «Я, наверное, был малоинтеллигентным человеком – меня не истачивало изнутри чувство оскорблённости. Многие мои более взрослые товарищи по заключению глубоко переживали произошедшую с ними несправедливость. Это мешало им сопротивляться страшным условиям жизни, в которых они оказались. Мне помогли молодость и ещё то, что я на Колыме на прииске Глухарь попал в культбригаду заключённых: руководитель её спросил меня, что я умею делать, – я ему прочитал рассказ Чехова «Шуточка». Потом он сказал мне, что не ожидал услышать от человека с разбойной внешностью такое... Это меня тоже спасло».

Да, Жжёнов обладал каким-то качеством, возвышающимся над понятием интеллигентности. Это был синтез особенной, по-резидентски скрываемой зэковской интеллигентности, охраняемой, как мускулы, нередким нецензурным выражением, органичной народности и артистичного достоинства, для которого ещё не подобрано точное определение.

А. ЛЮСЫЙ [A.276]

…это не нормально, когда русские ездят по всему миру и рассказывают, что в нашей стране жить нельзя – «Ну в этой стране, в этой гадкой России, вы знаете…» То есть русского интеллигента хлебом не корми – дай ему Россию грязью облить, особенно когда на Западе встречается. Всегда поражаешься этому, конечно…

Диакон АНДРЕЙ КУРАЕВ, кандидат философских наук, «Верую, ибо абсурдно», ДК Москва 1999

В. Кормер, перекликаясь с Пастернаком, высказал в чём-то дикую мысль о том, что «интеллигенция встретила войну с облегчением и радостью». Интеллигент вновь вернул себе роль спасителя человечества, «с оружием в руках он чувствовал себя впервые после всех унижений сильным, смелым, свободным». Не он отныне был главным врагом – а «немец», «фашист», «гитлеровец»...

Начало войны было неожиданным и для немецкого общества, которому в заявлении германского правительства нападение на СССР было представлено как превентивная мера. Тем самым определилась тональность нацистской пропаганды на первые недели войны: грубое шельмование «презренных славян» как тупых, диких и жестоких «недочеловеков».

Творческая интеллигенция, и прежде всего писатели, слишком поздно осознали свою роль, привычно исполняемую под руководством партийных руководителей. Все чаяния коренных перемен в обществе после Победы, так сильно вдохновлявшие их в эти годы, были утрачены, «ответом был торжествующий сталинский византизм... Машина крутилась». Отныне в образе врага вновь был воплощён интеллигент – «антипатриот, космополит, перерожденец». Примечательно, что даже те писатели, которые выполняли политический заказ в годы войны, не раз сами становились объектами критики и цензурных гонений. Эренбург в течение всех послевоенных лет постоянно испытывал давление и критические выпады с разных сторон. Главной его ошибкой, по мнению партийных цензоров, было его утверждение, что в атмосфере военных побед произошёл отход от принципов пролетарского интернационализма, стал насаждаться великодержавный шовинизм. Считалось, что И. Эренбург «раздувал» «еврейский вопрос», намекая, что лица еврейской национальности подвергались гонениям по обе стороны фронта...

Татьяна ГОРЯЕВА, доктор исторических наук [A.3]

Из дневников Ольги Берггольц: «22 июня 1941-го года. Когда была объявлена война, тюрьма отошла и простилась. Не совсем. Я прятала эти дневники. Я погрузилась в работу. Страшнее всего, что и у меня и у Коли совсем исчезло пресловутое томящее Чувство Временности, как будто именно для этих гибельных дней войны мы и жили, ждали только её».

Татьяна ГОРЯЕВА, доктор исторических наук, директор Российского государственного архива литературы и искусства: «Современники вспоминают, как в начале войны Ольга Берггольц появилась в Ленинградском отделении Союза писателей, – обаятельный сплав женственности, острого ума и наивной ребячливости, – и спросила, чем может быть полезна. Так Ольга Берггольц оказалась в литературно-драматической редакции Ленинградского радиокомитета. И её тихий, но сильный голос вошёл в каждую ленинградскую квартиру и стал долгожданным другом, стал «Голосом» самого Ленинграда»

Из дневников Ольги Берггольц: «А ведь это и в самом деле грандиозно: ленинградцы, масса ленинградцев лежат по углам, их кровати трясутся, они лежат в темноте, ослабшие, вялые, и единственная связь с миром – радио, и вот доходит в этот горький, отрезанный от мира угол стих, мой и людям на мгновение в этих углах становится легче…»

Татьяна ГОРЯЕВА, доктор исторических наук: «Она продолжала вести дневник, но всё, что ей приходилось записывать, было настолько страшно, что возникало желание всё бросить: «Нет! Мне надо перестать вести дневник. Это садизм!» Но наступал новый день, и она продолжала тщательно всё записывать». [T.10.XXII.12]

Как следует из мемуаров фрейлины императорского двора Тютчевой, дочери Федора Тютчева, выражение «гнилая интеллигенция» впервые употребил Александр III, который в 1881 г. так рассердился на призывы либералов помиловать террористов, убивших его отца, что с этими словами швырнул на пол в сердцах стопку газет.

С. ПАШИН, кандидат юридических наук, заслуженный юрист РФ: «Талант не пропьёшь, интеллигентность не скроешь – и их обладателям это не раз выходило боком. Невежды и «образованцы» всех мастей честили интеллигенцию последними словами, охаживали её, окарикатуренную и униженную, розгами на коммунальной кухне. Вспомним, что пародийный образ Васисуалия Лоханкина по воле двух бойких, но не отягощённых университетскими дипломами писателей стал в советские времена едва ли не посмертной маской российской интеллигенции. «Гнилым интеллигентам» всех времен и народов и их антиподам посвящается нынешняя подборка правдивых историй». (Юрист на досуге / Выпуск N48) [P.34]

Следует, однако, иметь в виду, что интеллигентный труд в древности презирался и считался, как и труд ремесленника, недостойным гражданина, потому что интеллигент трудился не на себя, а на других [вот, например, что писал по этому поводу греко-римский писатель Плутарх в биографии Перикла (гл. 2): «Ни один юноша, благородный и одарённый, посмотрев на Зевса в Писе, не пожелает сделаться Фидием или, посмотрев Геру в Аргосе, – Поликлетом, а равно Анакреонтом, или Филемоном, или Архилохом, прельстившись их сочинениями: если произведение доставляет удовольствие, из этого ещё не следует, чтобы автор его заслуживал подражания». Плутарх не случайно назвал самых знаменитых греческих скульпторов и поэтов: их слава считалась позорной для всякого уважающего себя гражданина, которому пристало быть лишь хорошим землевладельцем и доблестным солдатом. Таковы были понятия о чести в древности]. Поэтому особой тяги к знаниям в древнем мире не было. Знания, становясь источником существования, не сулили ничего, кроме презрения. Науками занимались либо те, кто не мог жить без них, либо презираемые ремесленники, торговавшие своими знаниями, – в обоих случаях люди труда и подвижники. По этой причине древний мир и дал человечеству первоклассных учёных, писателей, поэтов и художников.

Виталий БЕЛЯВСКИЙ [B.145]

Лотман Юрий Михайлович, доктор филологических наук, академик: «…попробуем определить, что же ему противостоит, этому понятию. Вот, нам очень трудно бывает, например, определить «что такое Добро», но мы можем сказать, что мы точно знаем, «что такое Зло», и тогда мы можем уже составить и какое-то представление «о Добре».

Что же противостоит Интеллигентности? Опять повторяю, что речь идёт не о социальном и не о профессиональном, а о психологическом качестве, которое присуще людям, я думаю, вообще. Может быть присуще.

Я думаю, что понятием, противостоящем интеллигентности, является хамство.

…вот, то, что неизбежно присутствует в самом понятии «Интеллигентности» – «Сомнение». На этом стоит, ну, в общем, всё европейское мышление.

…но что такое «Мышление». Мышление – это право на сомнение. Способность раз в жизни подвергнуть сомнению всё.

…ещё одна важная черта, которая отличает интеллигентного человека от неинтеллигентного, это то, что он имеет выношенные мысли, свои мысли. И строит жизнь в соответствии со своими мыслями. Он может ошибаться, но он готов за свои ошибки платить, включая своею жизнью.

В начале пятнадцатого века итальянский гуманист Лоренцо Валла (Lorenzo Valla) назвал пять условий, которые могут создать «Гуманиста», то есть человека высокоинтеллектуального и интеллигентного одновременно. Он назвал такие условия. На первом месте – общение с людьми высокого образования. Он имел ввиду – с гуманистами, вот, с людьми этой возрождающейся культуры, с людьми Ренессанса. На втором месте было наличие книг. На третьем месте – условия места, и на четвёртом – времени. И на пятом – наличие свободного времени, досуга». [T.10.CCXCI]

Андрей ЛЕВАНДОВСКИЙ, кандидат исторических наук: «…не сводится к этому. Он был антисемитом, но к этому всё не сводится. Антиинтеллигентская позиция практически антисемитская. Ничего не поделаешь». [P.97.159]

Александр ЦИПКО, доктор философских наук: «…обратите внимание, но это произошло в тех республиках, где была национальная консолидация, и где было очень развито национальное самосознание, и где интеллигенция могла выступать в роли лидера нации и пользовалась поддержкой. Ещё не забывайте, что вот у таких консолидированных наций действительно возможна громадная роль интеллигенции. Ну, возьмите, к примеру, Гавела, Мазовецкого в Польше – они населением воспринимаются как лидеры. А у нас восприятие интеллигенции чисто классовое до сих пор: «Интеллигенция» – это те, которые принадлежат к тем, которые набили (карманы). Особенно сейчас». [T.10.LI.73]

Герман Наумович Фейн, заместитель директора и преподаватель литературы Московской физико-математической школы №2, кандидат философских наук: «Мы должны были преподавать «Мать», «Поднятую целину», которую мы бы не преподавали, если бы мы были свободны. Но мы обязаны были, потому что ученики должны были сдавать экзамен.

Что я делал? – Я находил и в этих произведениях материал для размышления свободного. Я должен был сказать: «Роман «Мать» – произведение о пролетариате, о победе социализма, о сознании, о революционере Павле Власове».

Я сказал: «Вы знаете, гениальное произведение. Оно показывает, что рабочий класс особой роли не играл: главную роль играла интеллигенция. Рабочий, в общем, нелюдь-пролетарий – там начинается: «Рабочие по вечерам – так Горький пишет, – как тараканы расползались с завода, потом пьяные были. Павел Власов тоже стал таким же». А потом стал человеком. А каким образом? – Он встретился с интеллигенцией. Ну, не важно, там, с социалистической, но с интеллигенцией. И, вот, посмотрите… Плюс, Павел Власов ненавидит своего отца, и он на стороне матери. Я говорю: «Вот это интересно. Ведь ещё не знал, конечно, Горький Фрейда, а, вот, смотрите, какой роман интересный – уже есть фрейдистский комплекс, показывается истинная социальная структура в России: не пролетариат какой-то там, а интеллигенция». Вот такой принцип был.

Мы думали, чтобы была интересная школа, и, главное, – не тривиальная. Главное что, чем я руководил – это борьба со штампом, с трафаретом, с вызубренностью. Мы учили учеников думать. А как только ученик начинает думать, он становится антисоветчиком, естественно». [T.10.DXXIV]

Глеб ТАРГОНСКИЙ, российский историк и публицист: «…и такой лакмусовой бумажкой, которая объяснила отношение значительной части интеллигенции к народу, послужила Первая Русская революция, которая лагерь интеллигенции очень сильно разделила: сделала между ними непроходимую пропасть – между двумя основными группами интеллигенции. Потому что большей части интеллигенции, которая жила за счёт своих литераторских трудов, за счёт своей работы в журналистике, в литературе, в поэзии, ей была необходима революция только для решения одной задачи – чтобы ослаблена была цензура, чтобы можно было теперь более открыто говорить. Интеллигенты они очень скучали по тому, чтобы «поговорить»: им хотелось говорить более красиво и ярко, и не оглядываясь на царскую цензуру. И поэтому они говорили про народ, про то, что он должен жить лучше.

Но когда Революция 1905-го года закончилась значительным ослаблением цензуры, появлением Думы, в которой действительно можно было блистать различным депутатам, которые говорили самые яркие, красивые речи за народ, как-то любовь интеллигенции к народу ослабла. Потому что интеллигенция увидела, что народ, который во время революции пытается взять власть, пытается, наконец-то, приобрести субъектность историческую, не очень-то нуждается в этой интеллигенции.

Потому что раньше он нуждался, он не имел субъектности, он не умел делать революцию, не имел никакого голоса. Вообще, вся история русского народа до революций 1905-1917-го года – это история «молчаливых кладбищ», которые очень быстро исчезали.

Теперь оказалось, что народ вполне способен к историческому творчеству, и вполне способен к тому, чтобы взять власть и создавать свою собственную интеллигенцию. И это интеллигенции царского времени, значительной части этой интеллигенции, очень сильно не понравилось. Поэтому ничего удивительного нет в том, что те люди, которые начинали вместе с Лениным, они потом побежали в стан «белой» контрреволюции. Потому что эти люди хотели говорить, они хотели намечать пространные перспективы, но они боялись конкуренции со стороны «народной интеллигенции», которая появится во время этой самой революции.

И осталась та интеллигенция, которая восприняла себя именно как «слугу народа», и восприняла себя как помощника народа в том, чтобы появилась подлинно народная интеллигенция. И она пошла в революцию: она помогала революционерам – некоторые люди шли в революционные партии. И когда произошёл 1917-й год, эта революционная интеллигенция не посчитала нужным куда-то бежать, уходить к врагам революции – она помогала новой интеллигенции из простого народа делать первые шаги.

Для появления новой интеллигенции нужно было решить вековечную проблему безграмотности. Ликвидация безграмотности открыла подлинно народные силы, и мы видим уже в двадцатые годы целую плеяду самобытных, интересных писателей-литераторов, которые вышли из толщи народа: Фадеева, Шолохова и других. Появилась новая медицинская интеллигенция, новая техническая интеллигенция. И надо отметить, что до 1991-го года, то есть, до конца Советской власти интеллигенция была особой категорией населения, на которую Советская власть особенно сильно упирала, и из которой она хотела сделать помощника в достижении новых горизонтов. Рабочий класс и крестьянство – это главные силы, которые должны были советскую цивилизацию дальше проносить сквозь эпохи и времена, но и интеллигенция тоже была важна, потому что она также, как и до революции, являлась духовным и нравственным камертоном. «Инженеры душ человеческих» – писатели, кинематографисты, учителя – по идее они должны были воспитывать новых Победителей. Победителей, которые должны были успешно преодолевать те вызовы, которые бросало перед ними то или иное историческое обстоятельство.

Послевоенная интеллигенция выполнила задачу по подготовке новых кадров для завершения индустриализации, и для нового витка научно-технической революции. Она подготовила этих новых инженеров, бойцов. Но уже в семидесятые-восьмидесятые годы, конечно же, интеллигенция, как и советское общество в целом, пережила определённую реакцию, связанную с тем, что изменились условия жизни, в том числе горожан. Изменились определённые приоритеты. В Советском Союзе начался такой долгий период «политики мирного сосуществования», то есть отказа от конфронтации с капиталистическим миром. И все эти обстоятельства привели к тому, что интеллигенция как-то странно очень стала из бессребреников и из аскетов, из таких героев, для которых образцом являются, например, Базаров из «Отцов и детей» или персонажи «Что делать?» Чернышевского, она превратилась постепенно в тех, для кого важнее уют, комфорт и, очень важно, это демонстративное потребление.

…и вот за это потребление интеллигенция собралась драться, и в восьмидесятые годы она «под козырёк» взяла выполнение всего того, что поставили перед ней Партия и Правительство в связи с Перестройкой, и стала уничтожать ту самую культуру, которую должна была взращивать. При этом на самом деле, была интеллигенция в этом плане коллективно более глупа, чем рабочий класс советский, потому что она, не смотря на весь свой уровень образования, особый уровень восприятия мира, она не понимала, что уничтожение советской культуры – это уничтожение их кормовой базы. Потому что когда советская культура рухнула вместе с Советским Союзом, оказалось, что эта интеллигенция никому не нужна. И если рабочие прекрасно понимали в девяностые годы, что закрытие завода – это удар по ним: они будут жить хуже, то интеллигенты это не понимали. Их воспитывали, как минимум, тридцать лет в ключе далёком от правильного понимания экономики и политики.

Такой был определённый диссонанс, то есть, уход от общественных проблем, уход от «производственного романа». И вот это отношение интеллигенции к тому экономическому пространству, которое кормило интеллигенцию, оно сыграло с этой интеллигенцией злую шутку, потому что когда произошёл 1991-й год, выяснилось, что интеллигенты особо не нужны. Интеллигенты, которые учат народ, – точно не нужны.

И на этом как бы история творческой интеллигенции такого формата завершается. И потом неудивительно, почему у нас в девяностые годы резкое падение тиражей литературных журналов, газет, книг». [P.125.469]

1 - 2