ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО
3. БИБЛИОТЕКА. СТАТЬИ.
Убить немца
Образ противника в советской пропаганде
Татьяна ГОРЯЕВА, доктор исторических наук, директор Российского государственного архива литературы и искусства
Ж. «РОДИНА» 10/2002 [A.3]
Моему отцу
В XX веке Россия и Германия дважды оказывались в смертельном противостоянии. Многовековой опыт взаимовлияния культур создал ситуацию, когда для формирования образа врага требовались продуманные пропагандистские усилия. Несмотря на существенные отличия в идейном наполнении образа врага в Первой и Второй мировых войнах, он имел единую основу: психологию отношения личности к нравственным ценностям в условиях войны, когда всеми средствами оправдывается убийство человека человеком.
«Если завтра война...»
О том, насколько переменчива была стратегия антифашистской пропаганды в СССР, говорит показательная история с Ильёй Эренбургом. Писатель свидетельствовал, что в июне 1940 года его отозвали из Парижа в Москву и дали понять, что в изменившейся международной обстановке его антифашистские очерки неуместны. Намекнули на его еврейское происхождение, которое, по мнению кремлёвских идеологов, способствовало «сгущению красок» при изображении нацистов, да и вообще не рекомендовали писать о немцах. Состоявшийся разговор с «главным цензором» (Сталин шутливо поощрил и обнадёжил писателя) имел главную цель — показать, что надо быть начеку и чутко лавировать между антифашистской темой и текущей политикой, которая вскоре может резко измениться1.
Смену пропагандистских ориентиров ознаменовали выступления Сталина в мае 1941 года перед выпускниками военных академий и на заседании Военного Совета. Последовали указания на необходимость воспитывать советских людей «в духе активного, боевого, воинственного наступления»2. Для выработки милитаристских убеждений требовался ярко окрашенный негативный образ врага и настрой в духе «если завтра в поход».
Нацистская концепция пропаганды и методы психологического воздействия на противника в предстоящей мировой войне разрабатывались задолго до её начала. «Ещё до того, как армии начнут военные действия, противник будет психологически разоружён пропагандой. Она подобна артподготовке перед фронтальной атакой пехоты в позиционной войне. Враждебный народ необходимо деморализовать, подвести к порогу капитуляции и лишь после этого начинать вооружённую борьбу»3, — говорил Гитлер, если верить одному из его собеседников, ещё в 1932 году. Фашистская пропагандистская машина перестраивалась постепенно, чутко прислушиваясь ко всем заявлениям с Востока.
О том, какое значение имели пропагандистские акценты в понимании смены курсов, свидетельствует такой пример. В марте-апреле 1941 года молодой работник ТАСС Мельников, который блестяще знал немецкий язык, обратил внимание на смену интонации в немецких газетах и радио. Он подал рапорт начальству, в котором отмечались угрожающие ноты в «геббельсовском оркестре». В условиях мирного договора такая информация могла быть расценена в СССР как провокация и не сразу попала на стол Сталину. Сталин оценил профессионализм Мельникова и, когда потребовалось создать отдел ТАСС по пропаганде в адрес противника, назначил его на эту генеральскую должность4.
С осени 1940 года нацистская пропаганда постепенно меняет курс. Выходят художественные фильмы, появляются беллетристические произведения и научные публикации, откровенно направленные против СССР.
В мае 1941 года началась «война слухов» — массированная радиопропаганда и подготовка ко «дню икс». Параллельно создаются специальные группы захвата советских радиовещательных станций. Приступают к особым тренировкам радиорепортёры 24 рот пропаганды, особых формирований, включавших военных корреспондентов и фронтовых журналистов.
Советские идеологи мгновенно отреагировали на указания Сталина. Выступая 15 мая 1941 года на совещании работников кино, А. А. Жданов заявил, что линия большевистского государства в международной политике состоит, в частности, в стремлении расширять фронт социализма «всегда и всюду тогда, когда нам обстоятельства позволяют»5. 20 мая М. И. Калинин на партийно-комсомольском собрании актива Верховного Совета СССР произнёс ключевую фразу всей идеологической доктрины, вынашиваемой Сталиным в своём соперничестве с Гитлером: «Война — это такой момент, когда можно расширить коммунизм».
В том же духе высказался и секретарь ЦК А. С. Щербаков, говоря о расширении фронта социализма. Очень чётко выразил настроение высших политических кругов Всеволод Вишневский, наиболее информированный в этой сфере писатель, председатель оборонной комиссии Союза советских писателей. 14 апреля 1941 года, после встречи с К. Е. Ворошиловым, он зафиксировал в своём дневнике: «Наш час, время открытой борьбы, «священных боёв» всё ближе!»6
Сам Сталин признался в конце войны Миловану Джиласу: «Эта война не похожа на предшествующие. В эту войну армии, занимающие территории других стран, устанавливают там свой строй»7.
Несмотря на витавший в воздухе «пороховой дух», война грянула как гром среди ясного неба. Война стала народной, она оголила чувства и омыла душу народа. Об этом говорит Б. Пастернак словами своего героя в романе «Доктор Живаго»: «...война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления <...> её реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мёртвой буквы»8.
Тема борьбы с захватчиками и ненависти к врагу сразу была подхвачена всем арсеналом пропагандистских и просветительских средств. «Мы должны объединиться в одной воле, в одном чувстве, в одной мысли, — писал 28 июля в «Правде» А. Толстой, — для этого нужна ненависть. Но не такая ненависть, не чёрная, которая разрушает душу, но светлая, священная ненависть, которая объединяет и возвышает...»9. Сильные патриотические чувства породили особую творческую тональность, определили небывалый лиризм военной литературы. Понятия «отечество», «родина», «товарищ» получили иное наполнение — естественное, искреннее.
В. Кормер, перекликаясь с Пастернаком, высказал в чём-то дикую мысль о том, что «интеллигенция встретила войну с облегчением и радостью». Интеллигент вновь вернул себе роль спасителя человечества, «с оружием в руках он чувствовал себя впервые после всех унижений сильным, смелым, свободным»10. Не он отныне был главным врагом — а «немец», «фашист», «гитлеровец»...
Начало войны было неожиданным и для немецкого общества, которому в заявлении германского правительства нападение на СССР было представлено как превентивная мера. Тем самым определилась тональность нацистской пропаганды на первые недели войны: грубое шельмование «презренных славян» как тупых, диких и жестоких «недочеловеков».
Подобно тому как советская сторона тщательно скрывала громадные потери первого этапа войны, фашистская пропагандистская машина после поражения под Сталинградом тщательно утаивала от своих граждан размеры катастрофы и массовой гибели немецких солдат. В этих условиях примитивная тактика высмеивания расовых особенностей образа врага (с обеих сторон) подверглась пересмотру. В дневнике Геббельса нашла отражение новая точка зрения на истоки «фанатизма и героического сопротивления» советских солдат. Теперь он вынужден был признать явную недостаточность объяснений типа «комиссары погоняют армию кнутом» или «русские привыкли к более тяжёлым условиям, чем немцы».
В 1942 году в Берлине начался террор против радиоинформации и радиопропаганды, способных преодолевать границы и линии фронтов. Это весьма напоминало ситуацию в Москве 1941 года, когда органы власти изымали у граждан все радиоприемники, кроме городской сети.
«Нельзя убивать равнодушно»
Сталинградская битва стала поворотным пунктом для обеих сторон. Но если почву под советский пропагандистский посев взрыхляла сама жизнь, то геббельсовская идея, основывавшаяся на борьбе «цивилизации против большевистского варварства», требовала существенного обновления. Теперь на первый план были выдвинуты: защита «европейских ценностей», опасность возмездия за преступления фашизма; «еврейские карательные отряды»; перспектива «истребления немцев», рабского труда в Сибири, голода, тифа и пр.11. Пропаганда явно апеллировала к чувству самосохранения немцев.
Со своей стороны, советская пропаганда как могла «разоблачала» этот «миф»: «После того как банкрот Гитлер бросил десятки тысяч немцев в мясорубку на Волге и загнал 6-ю немецкую армию в ловушку под Сталинградом, он объявляет теперь всему немецкому народа тотальную войну. <...> Немецкий народ обрекают на полное уничтожение <...> Гитлер будет разбит. Но его тотальное поражение несёт немцам не гибель, а спасёт их от окончательной гибели»12.
Главной основой советской пропаганды стала защита отечества от поработителей, её всенародный освободительный характер. В докладе Сталина 6 ноября 1941 года говорилось о сплочении на борьбу с врагом всего народа независимо от классовой и национальной принадлежности.
Калинин в статье «Ненависть народа» писал: «Для нас ненависть к врагу священна»13. Певцом этой ненависти стал Эренбург, который придавал ей даже некий эротический оттенок. Он считал, что война без ненависти — как сожительство без любви. Этические нормы И. Эренбурга не допускали убийства без соответствующей идейной подоплеки: «даже на войне нельзя воевал бесстрастно, нельзя убивать равнодушно...». В очерке А. Н.Толстого «Кровь народа», опубликованном 19 октября 1941 года говорилось: «Немецкому народу, если он не опомнится и не покончит с кровавым режимом Гитлера, вновь придётся пройти по кровавым следам своим, но уже не как воину-агрессору, но потрудиться — восстановить разрушенное и залечить наши раны»14.
Эренбург «угадал» тему и интонацию: его статьи шли с прямого одобрения Агитпропа ЦК15. Вот только некоторые названия: «Враги» (1941), «Людоеды» (1941), «Ненависть» (1942), «Убей» (1942), «Убей немца» (1942), «Немцы» (1943) и другие. Стиль публицистики Эренбурга был настолько яростным и беспощадным, что вызвал неоднозначную реакцию цензуры, августе 1941 года писатель был вынужден пожаловаться на действия цензоров Военного отдела Совинформбюро и получи поддержку из ЦК, который циркулярно указал «не править Эренбурга»16.
Наиболее распространенными в эренбурговских типажах были звероподобие и карнавализация образов. Так, в очерке «Бешеные волки» Геббельс изображается виде «отвратительной обезьяны крохотного роста»17.
В своём творческом отчёте на Военной комиссии ССП 11 января 1943 года Эренбург так объяснял свои взгляды: «С начала войны у меня было глубокое убеждение, что мы воюем не только против гитлеровцев, но и против немцев. Это убеждение основывалось на моём предшествующем знакомств с Германией. Но мне всякий раз слово«немец» переправляли на «гитлеровец». Однако постепенно это стало входить в жизнь и побеждать. Проблема в том, что немец психологически несложен. Тип современного немца в человеческом смысле наиболее примитивен. Я определяю его как одноклеточное существо, а писать о нём каждый день приходится что-нибудь новое»18.
«Сталин добился успеха»
Международный вариант советской пропаганды — контрпропаганда — отличался от «внутреннего» как содержанием, так и интонацией. Даже если сравнивать беспощадный стиль Эренбурга с его же многочисленными статьями (свыше 300) для зарубежного отдела Совинформбюро и иновещания Радиокомитета, то очевидно различие стиля. Голос другой — неторопливый, убеждённый, напряжённый. Задача иная — второй фронт. Обращаясь к союзникам, он писал: «Мы можем выиграть войну в силу боевой дружбы, и мы можем выиграть её, несмотря на душевную рознь. От этого зависит лицо завтрашнего мира, судьба наших детей»19. Даже во враждебном лагере признавали эффективность и действенность советской контрпропаганды.
Тема ненависти и справедливого возмездия звучала и в стихах И. Сельвинского, К. Симонова, М. Светлова. Образ фашиста, «нелюдя», человека-оборотня, порождённого тёмными силами капитализма, наделялся мистическими свойствами, поднимая в людях архаические, языческие пласты сознания. Главари рейха представлялись профессиональными неудачниками в мирной жизни, половыми извращенцами, убийцами и современными рабовладельцами20.
Фашисты ненавидели сатириков и приговаривали их заочно к смертной казни. Так, корреспондента «Правды» М. Шуру и писателя Г. Фиша, авторов многих фельетонов, «за оскорбление Маннергейма» заочно приговорили к повешению после победы рейха21.
Ситуация заставляла власть идти на компромиссы по сути своей идеологии и отступать от привычных схем репрессивной системы, обращаясь к историческим традициям, памяти поколений22. Таким же явным отступлением являлась и пропаганда антинемецких настроений, которая явно противоречила интернационалистским принципам коммунистической идеологии и вызывала непонимание антифашистов, особенно немецких. К тому же патриотизм сочетался с мотивами панславизма. В начале войны A. Фадеев обращался к «братьям угнетённым славянам» с призывом объединиться для разгрома врага. Один из аргументов гласил: «с нами все демократические страны»23.
Фашистские идеологи не прошли мимо таких поворотов в советской пропаганде. В «Секретной информации для местных партийных руководителей за 1942 - 1944 годы» отмечалось: «Сталин мобилизовал в момент наибольшей для себя опасности (Москва, Сталинград) те духовные резервы, которые он до этого осуждал как реакционные и направленные против большевистской революции: любовь к родине, традицию (форма, ордена, звания, «матушка-Россия», дух народности, церковь), поощряя тем самым наивность, тщеславие, гордость и дух сопротивления. Этим изменением политической и идеологической линии и лозунгом «Изгоните немецких оккупантов с родной земли и спасите Отечество!» Сталин добился успеха»24.
1943-й, переломный год был ознаменован крупными произведениями, в которых осмыслялись события, потрясшие полмира («Нашествие» Л. Леонова, «Русские люди» К. Симонова, «Народ бессмертен» В. Гроссмана и др.). Литературный критик Нельсон B. Белл писал в вашингтонской газете «Пост», что пьеса К. Симонова «Русские люди» является таким же мощным орудием возбуждения негодования против фашистов в глазах армейской или другой аудитории объединённых наций, каким она является в родной стране. Когда в Америке вышла повесть В. Василевской «Радуга», газета «Кроникл» (Сан-Франциско) советовала американцам, которые слишком мало знают о жестокости нацистов, читать «Радугу». «Это железо для укрепления наших душ и сталь для нашей решимости»25, — писала о «Радуге» чикагская газета «Сан». И до определённого момента взгляды союзников полностью совпадали в оценке общего врага — фашистской Германии.
«Гитлеры приходят и уходят...»
Однако даже война, объединив мастеров слова в единое целое, не сделала их голоса однообразными и монотонными. Каждый из них понимал свою задачу по-своему, несмотря на ещё более ужесточённый цензурно-идеологический контроль. Осуждению подвергались произведения, в которых содержалась даже слабая попытка осмыслить войну как губительную и разрушительную трагедию для человечества и отдельной личности. Цензура избавлялась от произведений сомнительно гуманистической направленности.
Сомнение цензоров вызывали рассказы М. Зощенко, ряд стихотворений И. Сельвинского. Единодушно осуждались стихи Н. Асеева, который, по мнению Н. Тихонова, «возводит поклёп на русский народ и написал стихи, что он не хочет быть убийцей. А кто хочет? Что же, наш боец — убийца?»26. По агентурным данным НКГБ СССР, Асеев «высказал враждебную реакцию», упомянув, что «всё равно молодежь с нами, я часто получаю письма от молодежи с фронта, где меня спрашивают, долго ли им читать «Жди меня» Симонова и питаться «Сурковской массой».
Своеобразный приговор писательскому «цеху» огласил Л. Кассиль, считая, что вырождение литературы дошло до предела, а «Союз писателей надо немедленно закрыть»27.
После Ялтинской конференции и раздела Германии на сферы влияния возникла необходимость переориентировать всю пропагандистскую машину на формирование убеждения в том, что не весь немецкий народ виновен в преступлениях фашистов.
В 1942 году Сталин говорил: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаётся»28.
В конце войны с целью уменьшить сопротивление немцев Сталин решил дать им надежду на национальное бытиё. 10 мая 1945 года в статье «Утро мира» «Правда» писала: «Всем народам найдётся место под солнцем. Будет жить и немецкий народ, очистившийся от фашистской скверны... Свободные люди, мы никого не хотим поработить. Не хотим мы поработить и немцев!»29
Писатели чутко уловили смену интонаций. Вс. Вишневский 12 июня 1944 года писал во фронтовом дневнике: «Мы, писатели, в 1941 - 1942 годах дали народу чудовищный заряд ненависти к врагу... Но мы передовики, и у нас есть уже предощущение гуманистическое... Конец войны, мир будет ознаменован не истреблением, не призывом «Убей его!» — а мудрым практицизмом и гуманностью»30.
Размежевание между немецким народом и фашистской Германией особенно тщательно отслеживалось в пропаганде на немцев, а тезис о двух Германиях реализовался не только в текстах и устной агитации, но и на практике. При непосредственном участии руководства ВКП(б), НКВД и деятелей распущенного Коминтерна в июле 1943 года был создан национальный комитет «Свободная Германия», который возглавил поэт Эрих Вайнерт. В него вошли немецкие эмигранты и военнопленные, которые должны были стать основой антифашистского переворота и обеспечить дальнейшую судьбу Германии31.
«Машина крутилась...»
Но было бы наивно предполагать, что одним росчерком пера даже самого «товарища Сталина» можно было остановить этот «чудовищный заряд ненависти к врагу» и с помощью политработников довести до сведения каждого рядового бойца, как следует вести себя на территории, освобождённой от фашистских войск. Ненависть, замешенная на крови и убийствах четырёх лет войны, породила гигантскую тень, которая легла на оба народа в послевоенный период. Уже на завершающем этапе войны проступили черты нового «образа врага», эпохи «холодной войны» и разделения на немцев «своих», социалистических, и чужих, «капиталистических»32.
Творческая интеллигенция, и прежде всего писатели, слишком поздно осознали свою роль, привычно исполняемую под руководством партийных руководителей. Все чаяния коренных перемен в обществе после Победы, так сильно вдохновлявшие их в эти годы, были утрачены, «ответом был торжествующий сталинский византизм... Машина крутилась»33. Отныне в образе врага вновь был воплощён интеллигент — «антипатриот, космополит, перерожденец». Примечательно, что даже те писатели, которые выполняли политический заказ в годы войны, не раз сами становились объектами критики и цензурных гонений. Эренбург в течение всех послевоенных лет постоянно испытывал давление и критические выпады с разных сторон. Главной его ошибкой, по мнению партийных цензоров, было его утверждение, что в атмосфере военных побед произошёл отход от принципов пролетарского интернационализма, стал насаждаться великодержавный шовинизм. Считалось, что И. Эренбург «раздувал» «еврейский вопрос», намекая, что лица еврейской национальности подвергались гонениям по обе стороны фронта...
Двойная мораль (декларации интернационализма на фоне государственного антисемитизма) порождала в обыденном сознании слияние образа врага — «своего» и «чужого» — и (как результат особенностей национальной психологии) чувство жалости к побеждённому, которое вытесняло угнездившуюся ненависть. Недаром многие вспоминают шествие пленных немцев по улицам Москвы, во время которого москвичи, потрясённые зрелищем поверженного врага, молча провожали взглядами тёмные сгорбленные фигуры, а женщины со слезами на глазах протягивали им хлеб.
В этом смысле символична сцена из 1945 года, запечатлевшаяся в памяти Ю. Борева, Навстречу следовавшим по дороге военным, двигалась колонна пленных. Сначала подумали, что ведут пленных немцев, ощерились, потом по приближении поняли, что «свои», арестанты под конвоем, вроде — тоже «враги». Одни смотрели виновато, другие зло, но объединяла всех одна песня: «Вставай страна огромная!»...34
Примечания
1. Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь. Воспоминания: Т. 2. М. 1990. С. 225-228.
2. Сталин И. В. «Современная война — армия наступательная. Выступления И. В. Сталина на приёме в Кремле перед выпускниками военных академий, май 1941 г.//Исторический архив. 1995. № 2. С. 23-31; Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? М. 1995; Невежин В. А. Синдром наступательной войны. М. 1997.
3. Rauschning H. Gespräche mit Hitler. Zürich - New York. 1940. S. 15.
4. Борев Ю. Сталиниада. М. 1990. С. 208-209.
5. РГАСПИ.Ф. 17. On. 121. Д. 115. Л. 159; Отечественная история. 1995. № 2. С.61.
6. Вишневский Вс. «...Сами перейдём в наступление, в нападение»: Из дневников 1939-41 годов//Москва. 1995. №5. С. 103-110.
7. Гиренко Ю. С. Сталин — Тито. М. 1991. С. 211-217.
8. Пастернак Б. Л. Доктор Живаго. Paris. 1959. Т. 2. С. 586-587.
9. Толстой А. Н. Поли. собр. соч. Т 14. М. 1950. С. 102.
10. Кормер В. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура//Вопросы философии. 1989. №9. С. 77-78.
11. Goebbeis J. Deutchland im Kampf. Berlin. 1943. S. 83-84; Das Reich. 1944. 4Juni.
12. Текст от 3 марта 1943 г., сохранившийся в архиве гитлеровской службы радиоперехвата на диске, цит. по: Острогорский В. М. Правда против лжи. Московское радио в немецком эфире. 1917-1980 гг. М. 1982. С. 152-153.
13. Калинин М. И. О коммунистическом воспитании и воинском долге. М. 1957. С. 482.
14. Марьямов Г. Кремлевский цензор. М. 1992. С. 84.
15. РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 6. Д. 213. Л. 75-82.
16. Там же. Ф. 17. Оп. 125. Д. 47. Л.20-24.
17. Эренбург И. Бешеные волки. М. 1941.С. 9,18.
18. Стенограмма Военной комиссии ССП 11 января 1943 (присутствовали А. А. Фадеев, А. Е. Крученых, И. И. Нусинов, П. Л. Жаткин и др.).// РГАЛИ.Ф. 631. Оп. 16. Д. 129. Л. 1-18.
19. Воспоминания об И. Эренбурге. М. 1975. С. 44.
20. Фатеев А. В. Образ врага в советской пропаганде. 1945-1954 гг М. 1999. С. 17.
21. РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д. 626. Л. 9.
22. Бордюгов Г. А. Великая Отечественная: подвиг и обманутые надежды//История Отечества: люди, идеи, решения. М. 1991. С. 259-264, 272.
23. Фадеев А. А. Собр. соч. Т. 5. М. 1971. С. 362.
24. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 322. Л. 119; Фатеев А. В. Указ. соч. С. 18.
25. Война и рабочий класс. 1945. №; С. 16.
26. РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 6. Д. 279. Л. 62.
27. Родина. 1992. № 1. С. 92-96.
28. Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М. 1951. С. 41.
29. Правда. 1945. 10 мая.
30. Вишневский Вс. Собр. соч. Т. 4. М. 1958. С. 586-587.
31. «Новая Германия не сможет существовать без помощи СССР». Пленный немецкий генерал о послевоенной ситуации//Источник. 1996. № 1. С. 48-61.
32. Лельчук В. С, Пивовар Е. И. Конфронтация двух систем и менталитет советского общества//СССР и «холодная война» М. 1995; Филитов А. М. «Холодная война». Историографические дискуссии на Западе. М. 1991.
33. Кормер В. Указ. соч. С. 77-78.
34. Борев Ю. Указ. соч. С. 210.