ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО

ЗАРИСОВКИ К СТАРШИМ АРКАНАМ

АРКАН IX. Protectores; Initiatio (Идеология); Prudentia; Lux Occultata или Lux in Occulto; Отшельник (l' Ermite); Наука Победителя; Иероглиф.

ГЕРОЙСТВО (3)

– А это нормально, что убийцы не наказаны?

– Мертвые шкурки не станут живыми ютами. Какой смысл наказывать?

Я не нашёлся что ответить и только со злостью хлопнул руками по подлокотникам кресла.

– Я попробую объяснить, – сказала Глайя. – Представь, что горная лавина засыпала альпинистов. Вы же не станете мстить лавине?

– Идиотизм, – пробормотал я. – Непротивление злу.

– Почему непротивление? В нашем эпосе много сказок, где юты мешают дракону убить своих друзей. Просто они не герои, поэтому действуют разумно и сообща. Герой-одиночка бывает только в эпосе хищника.

– Почему?

– Потому что герой – это не тот, кто сильнее врагов. Герой – это тот, кто сильнее своих. Ему не должно быть равных в том, что он делает, поэтому герои хищников действуют в одиночку. В наших сказках обычно нет ни героев, ни врагов. Но мне хотелось рассказать тебе именно эту сказку, чтобы ты сравнил со своим эпосом.

Л. КАГАНОВ [B.67]

– Итак – вот он, торжественный миг! Наш корабль готовится принять на борт спасителей демократии Проциона-2! Позволю себе напомнить хронику событий...

На экране появились фотографии Петровича – в шезлонге и с пледом, и Львовича – тоже в шезлонге, но с бокалом коктейля.

– Пять месяцев население нашей планеты проклинало этих людей. Пять месяцев мы наблюдали за тем, как они воздвигают в диких северных краях концлагеря – оборудованные электрическими стульями, пыточными камерами, карцерами, душегубками... И никто не знал, что всё это время два непритязательных с виду человечка готовили удар в спину диктатуры! – продолжал заливаться соловьем журналист. – Когда трое суток назад несломленный президент Леонардо был посажен на электрический стул и на всю планету началась трансляция церемонии его казни, герои спешно покинули нас. Не станем винить героев – ведь верные диктатору войска первым делом бросились на их поиски... Итак, после того, как при включении рубильника перегорела вся проводка вовсех бараках по плану серебряная, по сути, как выяснилось, алюминиевая...

Журналист продолжал. Он рассказывал, что от одного удара ноги рушились стены бараков, что колючая проволока оказалась некондиционной и мягкой, что условия жизни в казармах охраны оказались еще хуже, чем в бараках для заключенных, – так что солдаты были полностью деморализованы. Попытка диктатора вызвать на помощь наёмников с других миров тоже провалилась – в казне не осталось ни единого кредита.

При словах «Орден слюдяной доблести первой степени» Петрович блаженно улыбнулся и потерял сознание.

Церемония награждения была краткой, но красочной. Президент Леонардо, измученный, но не сломленный, лично прицепил сверкающие ордена к потным рубашкам компаньонов. Потом, извинившись, сказал, что перечисленные диктатором деньги будут, конечно же, заморожены. Все, за исключением пошедших на реальные расходы. Господин президент Леонардо прекрасно понимает гуманистический порыв Петровича и Львовича, пытавшихся разорить тирана, но не собираются же они в самом деле наживаться на страданиях целой планеты? Ведь Проциону-2 ещё предстоит восстанавливать разрушенную за полгода экономику...

– Мы могли бы помочь вам... – воспрял духом Львович. – Если вам нужны шахты, дворцы, настоящие санатории...

Президент посмотрел на телеоператора – и тот отключил камеру.

– Нам нужны герои, – сухо сказал Леонардо. – Потому я цепляю вам эти ордена... специально придуманные два дня назад. А вы нам не нужны.

Он помедлил секунду, потом добавил:

– Я сам строитель. А вы – шабашники.

Уже на подлёте к офису молчавший до сих пор Петрович спросил:

– Ну, мы ведь заработали? Хоть немного? Да и в гостинице такой пожили...

Львович кивнул, начал грызть ноготь на левой руке.

– Генерал был ничего... – пробормотал Петрович.

– А президент – скотина! – не выдержал Львович. – Никакой корпоративной солидарности!

Сергей ЛУКЬЯНЕНКО [B.52.6.B]

…со страниц советских газет, из книг и по радио звучат лозунги о необходимости защиты социалистического Отечества, со всех сторон окружённого враждебными силами. Страна нуждается в героях.

Судьбы выдающихся людей разных эпох пропагандисты адаптируют к советской идеологии. Анекдот из тех времён: «Ребёнок, посмотрев фильм «Пётр Первый», спросил у отца: «А кто ещё из русских царей служит советской власти?»

Роман Алексея Толстого «Пётр Первый» включён в школьную программу как произведение соцреализма…

Товарищ Сталин лично изучает биографии великих властителей.

Ещё в тридцать первом году на совместном заседании Института истории и Общества историков-марксистов прозвучал лозунг: «Нам нужны не люди, нам нужна идеология».

Готовится к печати книжная серия «Жизнь замечательных людей», Сталин сам решает насколько замечателен тот или иной персонаж. В тридцать седьмом году в списки «достойнейших» включён Тамерлан…[T.18.VII]

Короче, я написала повесть. Она получилась плохой – как это всегда у меня бывает, когда написанное не имеет к моей шкуре никакого отношения, но, что называется, свежей. Друзья читали и говорили – не фонтан, старуха, но очень свежо!

В повести действовал следователь Саша (я и тогда поленилась придумать имя), порывистый мальчик с интеллигентной растерянной улыбкой; его друг и сослуживец, загнанный в любовный треугольник; еврейская мама распалась на бабушку и дедушку, папу я ликвидировала. Ну, и далее по маршруту со всеми остановками: любовь, смерть друга, забавные и острые диалоги с уголовниками, инфаркт деда... Словом, свежо.

*

– Да, вот ещё: будь готова к тому, что Анжелка грабанёт половину гонорара.

– В каком смысле? – удивилась я.

– В соавторы воткнётся.

Тут я удивилась ещё больше. И не то чтобы мне в то время совсем было мало лет, но специальность преподавателя музыки, полученная после окончания консерватории, в те годы ещё оберегала моё литературное целомудрие.

– Глупости! – сказала я решительно. – Повесть написана и опубликована, сценарий я сбацаю в соответствии...

– Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл... – забормотал мой знакомый, и от тебя, лиса...

*

Фанька, Фаня Моисеевна, оказалась величественной красавицей лет семидесяти с выпукло-перламутровыми циничными глазами. Такой я всегда представляла себе праматерь нашу Сарру. Говорила она хриплым баритоном и курила ментоловые сигареты.

– Ну что ж, неплохо... – затягиваясь и щёлкая указательным пальцем по сигарете, сказала Фаня Моисеевна. – Эта любовная сценка в лифте, монолог этого мудачка-деда... неплохо...

На её указательном пальце сидел массивный узбекский перстень с крупным рубином, схваченным по кругу золотыми зубчиками. Казалось, она и носит эту тяжесть, чтобы нагруженным пальцем сбивать с сигареты пепел.

– Неплохо, неплохо, – повторила она. – Только вот герой на «Узбекфильме» не должен быть евреем...

Это был абсолютно неожиданный для меня точный удар в тыл. Признаться, я возводила оборонные укрепления совсем по другим рубежам.

После секундного замешательства я спешно привела в движение некоторые лицевые мускулы, сооружая на лице выражение искреннего удивления, необходимое мне те несколько мгновений, в течение которых следовало дать отпор этому умному, как выяснилось, и подлому экземпляру В. Е.

Так комдив отступает с остатками дивизии, сильно потрёпанной внезапным ночным нападением врага...

Словом, я подняла брови и несколько мгновений держала их на некоторой изумленной высоте.

– С чего вы взяли, что он еврей? – дружелюбно спросила я наконец.

Любопытно, что мы с ней одинаково произносили это слово, это имя, это табу, – смягчая произнесение, приблизительно так – ивре... – словно это могло каким-то образом укрыть суть понятия, защитить, смягчить и даже слегка его ненавязчиво ассимилировать. (Так, бывает, звонят из больницы, сообщая матери, что её попавший в автокатастрофу сын в тяжёлом состоянии, в то время как сын, мертвее мёртвого, уже минут десять как отправлен на каталке в морг.) – С чего вы взяли, что он ивре?.. – спросила я, глядя в её перламутровые глаза, пытаясь взглядом зацепить на дне этих раковин некоего вязкого студенистого моллюска.

(О, скользкая душа Саддукея, древние тёмные счёты с иными из моего народа! В такие считанные мгновения в моей жизни я проникала в один из побочных смыслов понятия «гой» – слова, которому я до сих пор внутренне сопротивляюсь, хотя знаю уже, что ничего оскорбительного для других народов не заложено в нём изначально.

Анжелла сидела на краю тахты, на обочине моего сухого горячего взгляда, и мешала. Уведите чужого, уберите чужого – да не увидит он, как я убью своего – сам! Как я воткну ему в горло нож – и он знает за что! собственной рукой. Закройте глаза чужому...)

– Еврей! – воскликнула Анжелла радостно, как ребёнок, угадавший разгадку. Она произнесла это слово твёрдо и хрустко, как огурец откусывала: «яврей». – Ну конечно, яврей, то-то я чувствую – чего-то такое...

– Помилуйте, это прёт из каждой фразы. – Фаня Моисеевна снисходительно и по-родственному улыбнулась мне. – Этот дедушка, эта бабушка... «Поку-ушяй, поку-ушяй»... – Последние слова она произнесла с типично национальной аффектацией, очень убедительно. Так, вероятно, говорила с ней в детстве её бабушка, где-нибудь в местечке под Бобруйском. Моя бабушка говорила со мной точно с такой же интонацией. И это меня особенно взбесило. С памятью своей бабушки она вольна была вытворять всё, что ей заблагорассудится...

– А вот мою бабушку оставьте в покое, – сказала я, спуская брови с вершин изумления.

– Напрасно вы обиделись! – приветливо воскликнула Фаня Моисеевна. – Мы почти ничего не тронем в сценарии. Надо только верно расставить национальные акценты.

– Фанька, молчи! – вскрикнула Анжелла в странном радостном возбуждении. – Я вижу теперь – что она хотела устроить из моего фильма! Она синагогу хотела устроить! Все явреи!!

*

В комнате посмеивалась астматическим кашлем-смешком Фаня Моисеевна.

В конце концов я была пригнана в комнату и впихнута в кресло.

– Итак, надо подумать, как верно расставить национальные акценты, затягиваясь сигаретой, серьезно продолжала Фаня Моисеевна.

– А чо тут думать! – выпалила Анжелла. – Все узбеки, и тамон болды!

– Ну, Анжелла, вы как всегда – из одной крайности в другую, – мягко и укоризненно проговорила Фаня Моисеевна. – Не забудьте, что, кроме нашего Минкульта, есть ещё Госкино... Образ Григория нужно оставить как образ русского друга.

– Так он же тоже яврей!

– Не преувеличивайте, – отмахнулась Фаня Моисеевна. – Его любовницу Лизу тоже оставим русской.

– Любовницу – да, – согласилась Анжелла сразу.

Фаня Моисеевна глубоко задумалась, сбивая указательным пальцем пепел с сигареты. Так глубокомысленно сидят над планом будущего сражения или над пасьянсом. Рубиновая горючая слезка посверкивала в перстне.

– Очень серьёзно надо отнестись к уголовному миру сценария, – сказала она, – вот у вас вор есть, осетин, и бандит-кореец. Это никуда не годится.

– Почему? – спросила я уже даже с любопытством.

– Потому что крайне опасно задевать национальные чувства меньшинств.

– Я тоже отношусь к национальному меньшинству, – возразила я. – Тем не менее мои национальные чувства весь вечер вы не то что задеваете – вы лупите по ним кувалдой.

– Радость моя, какого чёрта? – интимно улыбнулась старуха. – Вы мне ещё двадцать раз спасибо скажете, пока сценарий и фильм будут инстанции проходить... Нет, осетин у нас пройдет эпизодом в звании сержанта, а кореец будет просто милым соседом, тем, что, помните, здоровается по утрам с нашим дедушкой... Весь преступный мир мы поделим пополам, на узбеков и русских. Дадим одного еврея – подпольного цеховика, сочините смешной диалог для его допроса... Главного героя Сашу мы назовём... – Фаня Моисеевна затянулась сигаретой.

*

…но, вернувшись из гастронома, вороватым движением, словно невзначай, подключила телефонный аппарат.

Он зазвонил через две минуты.

Это была Фаня Моисеевна. Обволакивая меня хрипловатым баритоном и через два слова на третье бесстыдно присобачивая суффикс «чк» к моему имени, она сообщила, что сценарий одобрен редколлегией и через неделю мы с Анжеллой можем получить аванс в кассе киностудии – двадцать пять процентов гонорара.

– А причём тут Анжелла? – строптиво спросила я. Оказывается, впечатляющей лекции в гастрономе хватило мне ненадолго. – Сценарий написан мною от начала до конца, и вы это прекрасно знаете сами.

– Да чёрт возьми! – воскликнула Фаня Моисеевна, сметая интонации приязни, как смахивают крошки со стола. – Кому это интересно? Расскажите это своим родственникам, и пусть они гордятся «нашей девочкой». Будьте же хоть немного умнее! Сценарий пойдет дальше – в Комитет по делам кинематографии, сначала республиканский, потом всесоюзный.

– Ну и что? – упрямо спросила я.

– А то, что Анжелла – первая женщина-режиссер-узбечка! - Слышно было, как она щёлкнула зажигалкой, закуривая. – Правда, она татарка... Надеюсь, вы понимаете, чья фамилия должна предварять сценарий?

– Анжеллина? – тупо спросила я.

– Ну не ваша же! – с усталой досадой проговорила старуха.

Дина РУБИНА [B.108.5]

…но к концу пятидесятых вся эта уголовная романтика послевоенных лет постепенно сходит «на нет». Судейская среда переживает смену поколений. Это как раз совпадает с очередной кампанией по борьбе с нетрудовыми доходами. На скамью подсудимых попадают по малейшему подозрению. Один такой эпизод Луковцева помнит до сих пор.

Нина ЛУКОВЦЕВА, бывший секретарь Дзержинского районного суда г. Москвы: «Судья мне говорит: «Иди в конвой, доставляй. Сейчас будем слушать «незаконное предпринимательство». Я думаю, Боже мо, что там, деньги что ли печатают, или чего. А он брюки шил. Я его никогда не забуду: я его как сейчас помню – худенький такой еврей из Марьиной Рощи, портной. Благообразное, такое, лицо у него было. С такой тоской, с узелочком. И жена с дочкой сидели на скамейке. Человек шил брюки и получил два года».

Для пионеров советской рыночной экономики, а в народе просто «цеховиков», шестидесятые – это время особой активности: подпольные предприятия возникают как грибы после дождя. Советские граждане, пытаясь хоть как-то скрасить свои серые будни спросом на модные вещи, стимулируют чудеса изобретательности. [T.2.XLV]

Александр ВАЩЕНКО, доктор филологических наук: «…я думаю, на мифологическом образе Героя и Героини. Всё-таки Герой – центральный элемент всякого мифологического сюжета, а, значит, и обряда, и любая история о нём переносит нас из настоящего в прошлое, а то, глядишь, и в будущее…

В последнее десятилетие в отечественном контексте не раз звучали гонения на само понятие Героя и Героики, как на отжившее историческое прошлое, исчерпанное. Но нехитрый опыт показывает, что подобная точка зрения просто не имеет никакого отношения к реальности.

Родовые качества Героя восходят к мифу. Они продолжились в Героях богатырского былинного эпоса, потом в литературных героях, наконец, понятие Национального героя…

Когда американского мифолога Джозефа Кемпбелла (Joseph Campbell) спросили о том, нужны ли обществу Герои, и как это можно объяснить в мифологическом смысле, он ответил: «Конечно, нужны. Общество должно знать, куда направляется. А Герой задаёт вектор, особенно в кризисные эпохи».

Какие же именно типы Героя мы способны встретить в любой мифологии?

Самым распространённым, наверное, будет Герой богатырского типа – воин-заступник. К таким относятся, конечно, древнегреческий Геракл, британский Беовульф, герои великих азиатских эпопей и множество им подобных. И историческая жизнь такого Героя очень протяжённа – от второго тысячелетия до нашей эры, когда возник «Эпос о Гильгамеше» – до средневековых героев русских былин, по крайней мере.

Вторым нужно бы отметить Героя-мудреца, Героя-пророка, Реформатора, весьма популярного в разных мифологиях, а потом переходящего, как-то естественно, в мировые религии. Вспомним библейских пророков, особенно Моисея, вспомним античного титана Прометея, даровавшего огонь, древнемексиканского Пернатого Змея Кетцаль-Коатля, кельтского Мерлина из предания Артуровского цикла.

Отчётливо выделим тип Героя-странника, который поражает воображение сверхчеловеческим пространством и невиданным опытом познаний, почерпнутых в этих странствиях. Таков Одиссей античности, который, даже вернувшись на Итаку в конце, как мы помним, не прекращает своего странствия…

Гильгамеш, помимо своей воинской ипостаси предстаёт великим странником, потому что он отправляется добывать людям бессмертие. Арабский Синдбад… Они, конечно, дошли до двадцатого века – открытие Северного полюса, Южного полюса.

…все, кто смотрел гениальный фильм «Белое Солнце пустыни», в Фёдоре Сухове узнают Одиссея – путь домой приводит куда-то обратно, к новым приключениям, которые задерживают Героя – в этом он нам и интересен.

Четвёртая разновидность – Творец – героичный своей способностью к творчеству, роднящей его с богами. Тип Героя-творца находим в различных мифологиях, в двух разновидностях – вот это важно заметить. Это может быть божественный Мастер, вроде древнегреческого Пигмалиона и, особенно, Дедала… В русском литературном фольклоризме находим этот тип в образе Данилы-мастера у Бажова, или, даже, в образе лесковского Левши. Это создатель неповторимых материальных вещей, способных оживать, длиться вечно, сами они творят чудеса, эти вещи. Вторая разновидность такого Героя-творца – божественный Певец, Поэт. Мы знаем, что Орфей обожествлялся в Греции, породив даже целое мистико-философское направление «Орфиков». А ещё был Орион, спасённый дельфинами за дар своих песен. В отечественной традиции нам знаком некий купец (Садко) из Новгорода, игрой своих гуслей в Подводном царстве очаровавший морского царя и его дочерей. «Слово о полку Игореве» трижды отсылает нас к мифолегендарному Баяну, чьё искусство способно было трансформировать окружающее…» [T.10.CI.72]

…но для любви Анату к Балу расстояния не препятствие. Для её любви не помеха и смерть возлюбленного. Она вступает в поединок со смертью и, выиграв его, возвращает Балу к жизни. В образе Анату, так же как и в аккадском образе Иштар, любовь торжествует победу над смертью. Это первые из образов женщин-героинь в мировой литературе.

НЕМИРОВСКИЙ А. И. [B.123]

…возможности киногероя огромны: его пример может послужить для зрителя и лекарством, и соблазнительной отравой. По идее, если это хороший пример, он должен просветлять душу, наставлять на истинный путь, а если пример плохой, то может, по крайней мере, предостеречь от ошибки. По идее. Но так ли однозначно влияние киногероя? Всегда ли зритель видит то, что ему хотят показать?

…да мало ли примеров, когда киногерои создавали у нас иллюзию того, что в жизни имеются альтернативы, которых на самом деле нет. Так почему же мы им верим?

…очевидно, чтобы увидеть другую жизнь, где Добро победит Зло, Дракон будет повержен, Мир спасён, а Золушка встретит своего Принца.

…старая-старая сказка о доброй трудолюбивой девушке, которая не просто обрела, а заслужила своё счастье, оказалась необычайно живучей. «Формула успеха» Золушки одна из самых универсальных и популярных в кино, и для каждого времени она своя: подросток замарашка тридцатых («Светлый путь») и валютная проститутка Перестройки («Интердевочка»), интеллигентная сорокалетняя эмансипе семидесятых («Служебный роман») и удачливая авантюристка нулевых («Глянец»). Почему-то зрительское сердце безошибочно откликается на Золушку, вычленяя её из множества социальных типов.

Роман КАЧАНОВ, кинорежиссёр: «Искусство появляется в тот момент, когда ты действительность переосмысляешь, а не когда ты её копируешь, или как-то стараешься под неё подстроиться».

Валерий ФОМИН, доктор искусствоведения, историк кино: «Сказка, вообще, – это инструмент такой социальной утопии. Отсюда и все Золушки».

Александр ДУГИН, доктор социологических наук, доктор политических наук, кандидат философских наук: «Киногерои как явление – это форма деградации подлинных героев. Они пришли на место литературных героев, а те, в свою очередь, на место святых».

…жизнь и искусство понемногу оттаивали от авангарда двадцатых, чтобы вскоре замёрзнуть на новый – соцреалистический – лад.

Валерий ФОМИН, доктор искусствоведения, историк кино: «Опыт авангардизма, такого, блестящего, который не дал результатов желанных – выйти на народ, народ завоевать, эту аудиторию – от него отходили потихоньку. Шла такая фольклоризация кино сверху, потому что, вот, нельзя нам тут не сказать о роли товарища Сталина, который был его «Главным цензором», как принято говорить, и «Главным редактором», но он был и «Генеральным продюсером» советского кино. Так вот, у Иосифа Виссарионовича был вкус такой, абсолютно фольклорного человека. Эти притягательные вещи, которые были в народном искусстве, вот он поддерживал, если они появлялись и в орбите кино».

Путь первых Золушек молодого советского кино был строго регламентирован знаменитым тезисом, что «даже кухарка должна уметь управлять государством». Приходилось соответствовать…

Валерий ФОМИН, доктор искусствоведения, историк кино: «Золушка – это самый коммунистический образ, наверное, потому что они все экранизировали одну и ту же строчку Интернационала – «Кто был никем, тот станет всем».

Действительно, за одну ночь превратиться из забитой падчерицы в благополучную, а, главное, счастливую даму – это ли не воплощение советского мифа?

Женщина в новом обществе – уже не хранительница очага, а равноправная социальная единица. Трудно не заметить, что практически всё это предложено советской идеологией и донесено до общества с помощью важнейшего из искусств. Есть даже термин «Советская /или/ Сталинская модернизация».

Александр ДУГИН, доктор социологических наук, доктор политических наук, кандидат философских наук: «Кино в любом государстве выполняет роль трансляции властного дискурса».

Леонард ТОЛСТОЙ, кинодраматург: «Они использовали Золушку с точки зрения чистой пропаганды, и внесли туда классовую систему. Надо отдать должное: агитпроп и все люди, которые занимались этим делом были людьми небесталанными».

Кинозолушку сделали орудием Сталинской модернизации, она была призвана своим примером помочь людям вырваться из патриархального крестьянского быта, в котором, как все понимали, коренилась социальная опора дореволюционного мироустройства.

Александр ДУГИН, доктор социологических наук, доктор политических наук, кандидат философских наук: «…разрушение традиционного уклада жизни русского общества, уничтожение под корень крестьянства, перемещение крестьянства в города. Удалось увеличить пропорции городского населения в России, значительно увеличить – на пятьдесят один процент. Всю историю России городское население представляло несколько процентов: девяносто и больше процентов было сельским».

А ведь сельское население – главный источник демографического прироста. Так вот, интересно, что все эти ясноглазые героини Орловой, Ладыниной, Марецкой, на глазах у всей страны выбивавшиеся в люди, – это несостоявшиеся матери больших семейств. В социальном плане это вообще главное, что о них можно сказать.

Александр ДУГИН, доктор социологических наук, доктор политических наук, кандидат философских наук: «Что любопытно, это был миф, который реально заставлял доярку куда-то двинуться, но, конечно, ни в какие там академики, ни в какие высшие посты никто из них не попадал – они оставались где-то там в пролетарских предместьях крупных городов, в общем, кончали жизнь как обычные женщины-пролетарки».

Именно в этом качестве они и были нужны Советской власти, ибо только теперь становились её социальной базой.

Анна ИВАНОВА, психолог: «Чем дальше человек от земли, тем ближе он к неврозу. А народ как рванул с земли, просто рванул».

Этот невроз даст себя знать в семидесятые, когда на социальную авансцену выйдет Золушка Алисы Фрейндлих – трудоголик с задавленным женским естеством.

…замена традиционных, в том числе, семейных ценностей ценностями социальными, ставила под контроль главную проблему аграрных стран – рождаемость. И Золушка тридцатых указывала поколению наших бабушек – простых сельских девчонок – жизненную альтернативу, направляла их выбор.

Раиса Захаровна, блистательно сыгранная Людмилой Гурченко, – это не просто дочь Золушки тридцатых – это несчастный плод модернизации и урбанизации: её вкусы и пристрастия противоестественны, они целиком и полностью плод безжизненной субкультуры «спальных районов». И, в конце концов, отбитый ею чужой муж не выдерживает: возвращается в деревню, к жене – растить детей и возделывать по мере сил палисадник собственной жизни. [T.10.CDLXXV]

В лесах Англии, среди деревьев и ручьёв некогда скрывался неуловимый нарушитель законов. Его знали короли в замках, его любили крестьяне в деревнях. Он легко менял роли – мог быть плутом, солдатом, бунтовщиком, лордом. Его звали Робин Гуд.

Впервые появившись в четырнадцатом веке, Робин стал одной из самых знаменитых и живучих легенд мира. Кажется, все мы знаем его историю. Робин и его весельчаки живут в лесу, бросают вызов власти злого шерифа Ноттингемского, воруют у богатых, чтобы подать бедным. Однако эта схема ничего не говорит о развитии легенды, ибо на протяжении веков менялось общество и Робин Гуд вместе с ним.

Кто решает, какая власть злая? Что оправдывает восстание?

Ответы на эти вопросы постоянно меняются. В самых ранних балладах и пьесах Робин – не рыцарь, переживающий тяжёлые времена, и не аристократ, которого лишили законных прав, – он простой человек: йомен – практически крестьянин.

Dr. Juliette Wood, Cardiff University: «История Робин Гуда – это история противостояния обычных людей и власти. Робин Гуд – способ бросить вызов власти».

Prof. Diane Purkiss, Keble College, Oxford: «Это история о том, что обычный человек йомен-лучник может то, что не под силу сеньорам. Робин Гуд умнее, лучше стреляет, лучше защищается, чем тот, кто считает себя умным, потому что умеет читать и считать на счётах. В этом его смысл, для этого нужны легенды».

Простые люди рассказывали друг другу истории о Робине. Им очень нужен герой. В четырнадцатом веке Англию терзали «чёрная смерть» и другие эпидемии. Затем была гражданская война и миллионы погибших и беженцев. Истории о дерзком и хитром Робин Гуде дарили простым людям редкое в жизни чувство победы. Но скоро они его потеряли.

В 1510-м году сам Генрих Восьмой нарядился на бал в костюм Робина. Даже высокородные аристократы не могли устоять перед его обаянием.

В шестнадцатом веке Англия стала протестантской страной. Страна изменилась, и истории о Робин Гуде тоже. Вскоре он дрался уже не только с шерифом Ноттингемским, а с порочными католическими священниками.

В правление Елизаветы Первой власти забеспокоились: легендарный простой человек стал слишком популярен. Власти решили, что Робин Гуд представляет для них опасность. Они попытались помешать распространению легенд о нём. Чтобы выжить, Робину пришлось снова меняться. Его спас елизаветинский драматург Энтони Мандей (Anthony Munday). Из йомена-преступника он превратил его в графа Хантингдона – обедневшего аристократа. Теперь Робин Гуд восставал против другого. В версии Мандея он бунтовал только против испорченных чиновников. Отныне он стал аристократом и верным служителем истинного короля – представителем законной власти. И каждый раз, как он бросал вызов властям выдуманного мира, тем самым укреплял власть Елизаветы.

Следующая большая перемена произошла в девятнадцатом веке.

Prof. Diane Purkiss: «В девятнадцатом веке в моду вошло Средневековье. Это явление называется медиевализм. Он принимал множество форм. Уильям Моррис (William Morris) хотел воспроизвести средневековые интерьеры и внешний вид средневековых книг. Теннисон писал стихи о короле Артуре «Королевские идиллии» и «Смерть Артура». Среди прочего в моду вошёл Робин Гуд. Писатели, например, Вальтер Скотт заново переписали легенду в соответствии с тем, как тогда представляли Средние века».

Dr. Juliette Wood: «Робин стал литературным персонажем, очень популярным. Тогда и появился романтический Робин, который всем нравится – его любят женщины, он очень обаятельный, его любят хорошие люди. Робин – монархист. Это очень важно в растущей империи».

В девятнадцатом веке развивались города, промышленность и Британская империя. Отныне в историях о Робин Гуде смешивались ностальгия по простой средневековой жизни и боевитый викторианский национализм. В девятнадцатом веке легенда о Робин Гуде стала известна за пределами Англии, а в двадцатом веке добралась до Голливуда.

Впервые появившись в немых фильмах, Робин блистал в десятках экранизаций. В разные десятилетия его изображали по-разному, но всегда в центре самых острых проблем современности. В двадцатые годы американская политика изоляции, в тридцатые – депрессия и «Новый курс» Рузвельта, в пятидесятые подразумевалось восстановление Британии после войны. В семидесятые – упадок Великобритании. В девяностые появился новый Робин Гуд – интересный международной аудитории: у него спутники разных рас и верований. Год за годом мы возвращаемся к этой истории и подстраиваем её под наш век – обаяние Робин Гуда не слабеет со временем.

Prof. Diane Purkiss: «Есть нечто неотразимо обаятельное в лесной жизни беглеца от закона. Представьте мир, в котором не приходится работать, но вы умеете всё, что нужно, и живёте посреди райской природы».

Dr. Juliette Wood: «Все любят плохих парней, поэтому легенда о Робине так привлекательна: он «плохой парень с золотым сердцем». Поэтому он всем очень-очень нравится».

Его личность, его враги, и вопросы, которые онам предъявляет, меняются в каждой новой экранизации. Робин Гуд – и традиционно предсказуемый персонаж, и вечно современный нарушитель правил. Благодаря той двойственности герой не устаревает. Робин Гуд всё время меняется и поэтому сохраняет постоянное место в нашей памяти. [T.10.DCLXXVIII.1]

Mike Loades, Military Weapons Expert: «Тринадцатый век особенно интересен, ведь мы в самом начале его видим, что в Британии возникает проблема преступности. Около 1260-го года издан указ о вырубке леса по краю дорог, ведущих в торговые города на расстояние около двухсот метров. А торговый город – это место, куда люди приходят и уходят с деньгами. Идеальное место для бандитской засады».

Тринадцатый век – это период больших беспорядков в Англии, отмеченный гражданским конфликтом, называемым «Баронской войной». Восставшие лучники изгонялись из своих домов, и им приходилось скрываться в лесах. Благодаря непопулярным законам и всеобщей бедности беглецы превращаются в героев. В эту эпоху король требует всё больше налогов с бедняков, и, тем самым, умножает количество головорезов. Это помогает поместить Робин Гуда в тринадцатый век.

Prof. Julian Luxford, University of St. Andrews: «Самое новое из доказательств – это указание в историческом документе. В нём указано, что Робин был закоренелым преступником, который вместе со своими подельниками орудовал в Шервудском лесу, а также в других регионах Англии, и грабил горожан. Здесь указано, что это происходило где-то между 1294-м и 1299-м годами. Он интересен и полезен ещё и тем, что расценивает Робина серьёзно – как историческую личность. Он отличается от баллад, которые являлись фольклорными преданиями, и не старались доказать существование Робин Гуда. А в этом документе говорится, что он жил в это время и совершал такие поступки.

В середине тринадцатого века и, возможно, чуть ранее были преступники по имени Робин Гуд. Так что это, вроде как, прозвище, применимое или принятое преступниками середины тринадцатого века. Весьма маловероятно, что оно появилось из неоткуда: скорее всего в начале тринадцатого века действительно существовал преступник Робин Гуд, который пользовался достаточной славой».

В то время преступники лишались всей своей собственности. После суда их деньги забирал местный шериф и отдавал королю. [T.21.IV.10]

1 - 2 - 3