ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО
97. БИБЛИОТЕКА. СТАТЬИ.
ТАК КТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ВЕРТИТСЯ?
О. АНРИ МАРТЕН Ж. «НАУКА И РЕЛИГИЯ» 6/2006
Epur si muove («И всё-таки она вертится!») — знаменитые слова Галилея, которые он якобы произнёс после того, как под давлением церковных властей (в виде весьма реальной угрозы костра!) публично и торжественно отрёкся от своих астрономических убеждений. «Якобы» потому, что если он их произнёс наедине со своей совестью, то кто же их тогда предал огласке, а не наедине — неужто бы решился?
Но, как бы там ни было, допустим, произнёс. Вопрос в другом: был ли он прав? Причём не в том, что отрекался. Был ли он прав относительно того, кто именно вертится?
— Как?! — Слышу возмущенное: — Что значит: «Был ли прав»? Вся современная астрономия построена на системе Коперника - Галилея, и даже ваш любимый Папа Иоанн Павел II был вынужден не так давно признать, что с Галилеем у вас того... ошибочка вышла!
Что ж, действительно признал. Правда, по мнению многих, недостаточно определенно, слишком расплывчато, обтекаемо. А по мне — в самый раз.
Ошибка была в том, что Галилея обвиняли в заблуждении, и обвинения не сняли даже после того, как он — насколько искренне, неважно, во всяком случае, юридически определенно и достоверно — отрёкся от своих воззрений, показав тем самым, что отпадать от Церкви не собирается.
Неправильно было добиваться таких результатов, угрожая костром; неправильно и то, что заблуждение само по себе ставилось в вину. После того как Галилей публично продемонстрировал свою лояльность Церкви, его следовало отпустить на все четыре стороны. Вместо этого остаток жизни он провёл пусть под очень комфортабельным и домашним — на вилле своего друга-князя, — но всё-таки арестом. Что же, таковы были тогда нравы, всеобщие представления о справедливости и правосудии. При этом Церковь, вопреки распространённым со времён Вольтера взглядам, отнюдь не выступала «застрельщиком» в жестокостях, но, напротив, проявляла значительную мягкость по сравнению с обычным правосудием (исключение составляла разве что Испания, где в ходе Реконкисты Церковь чрезмерно срослась с государством).
В ходе инквизиционных процессов пытали и жгли гораздо меньше, чем в ходе светского уголовного правосудия. Это, конечно, не оправдание — то, что жгли не только за ересь, но и за подделку документов, что фальшивомонетчиков варили в кипящем масле, а обыкновенных воров не только вешали, но, бывало, и колесовали: это когда человека привяжут к большому деревянному колесу горизонтально и вращают, а палач бьёт его чем-то вроде железного лома, ломая все кости, пока не забьёт до смерти; всё это, повторяю, не оправдание. Но сам факт, что в наших глазах погружённость в мир и адекватность окружающему миру — не оправдание для Церкви, свидетельствует, что мы ждём от неё надмирного поведения и, значит, признаём её надмирные истоки.
Действительно, никто ведь не ставит сегодня в упрёк уголовному праву как таковому его былые жестокости!
А медицина? Как-то я побывал в медицинском музее в городе Брюгге: что за чудовищные орудия пыток там демонстрировали! А были это на самом деле средневековые медицинские инструменты. И ведь никакого наркоза! В нашем понимании. Знаете, как ещё в XVIII веке пациента готовили к операции? Били специальной деревянной лопатой по голове, чтобы потерял сознание! И что же, кто-нибудь упрекает за это сегодня врачей?
Но с Церковью — дело другое. Нам невыносимо думать, что людей мучили и жгли во имя Христа, пусть даже среди них и попадались подлинные злодеи, - это Вольтеру вольно было не верить в колдунов и ведьм, сегодня люди относятся к этому по-другому. Но ужасно и неправильно жечь даже колдунов, тем более что, взяв это за привычку, однажды вы сожжёте Жанну д'Арк...
...Что с этим делать? Не знаю. Понять? Невозможно. Оправдать — ещё меньше. Простить? А кто я, чтобы прощать, меня-то не вешали, не жгли!
(Святая Жанна — её канонизировали около ста лет назад — наверняка простила своих мучителей. Что ж, уже немножко легче...)
Однако вернёмся к Галилею.
Ошибка с Галилеем состояла не в том, что Церкви не подобает судить о сугубо научных, в том числе астрономических, вопросах. Церковь об этих вопросах в деле с Галилеем и не судила. В своём решении кардиналы курии, разбиравшие казус, опирались на заключение экспертов — учёных-астрономов. (Папская академия и покровительство науке появились в Католической Церкви не вчера.)
Заключение экспертов строилось не на сервилизме — «чего изволите-с», а на анализе фактов. Факты же были таковы: к тому времени, как известно, господствующей в астрономии была доктрина Птолемея, греческого — кстати сказать, языческого — учёного-астронома и математика.
Согласно этой доктрине, Солнечная система представляет собою совокупность обращающихся вокруг Земли объектов: Солнца, Луны и планет. Орбиты этих объектов выглядели как весьма сложные спиралевидные кривые, которые назывались «эпициклами», но поддавались, однако, хоть и кропотливым, но точным расчётам. Таблицы эпициклов, то есть движения планет, затмений и т. д., были составлены на основании этих расчётов на много лет вперёд, и всегда неизменно подтверждались наблюдениями — факт номер один.
Галилей вслед за Коперником предложил считать неподвижным центром Солнечной системы не Землю, а Солнце и рассчитывать движение планет, исходя из этого предположения. Расчёты при этом чрезвычайно облегчались — факт номер два.
Но вот беда — вскоре за этим явился факт номер три: затмение, которое произошло не тогда, когда должно было состояться по расчётам Галилея, но в точности тогда, как следовало из расчётов по Птолемею.
Исходя из этого факта, эксперты признали систему Галилея несостоятельной. Кардиналам оставалось только принять это учёное заключение к сведению, ибо, действительно, не дело Церкви выносить самостоятельное суждение по сугубо научным вопросам.
Сегодня известно, что подвело Галилея: он полагал орбиты планет круговыми, тогда как на самом деле планеты движутся по эллипсам. Лишь полтораста лет спустя этот факт установил Иоганн Кеплер. Вот эта разница между кругом и эллипсом и сделала расчёты Галилея несостоятельными.
Но Церковь, в конце концов, интересовало вовсе не то, по круговым или по эллиптическим орбитам движутся планеты, и не точные даты затмений. Речь шла о другом: если Земля — не неподвижный центр Мироздания, если человек обитает не в самом центре Вселенной, а где-то на её задворках, то как же тогда верить, что Всемогущий, Вездесущий и Необъятный Творец интересуется такими провинциальными пустяками? Как верить, что Сам Сын Божий не нашёл ничего лучше, чем воплотиться в эдаком захолустье?
Вот какая мысль замаячила в общем сознании! С наибольшей силой поразила она мозги несчастного Джордано Бруно, который прямо вопрошал: «Что же, если Земля расположена на окраине огромнейшей Вселенной, неужели больше нигде не найдётся человеческих существ? А если они есть где-то ещё, то неужели же Христос воплотился на каждой населённой планете? Сколько же раз пришлось Ему воплощаться?» Но и высокоучёный Галилей, и кардиналы курии не могли не оценить мировоззренческих последствий его, казалось бы, сугубо естественнонаучных построений. Нет, Галилея обвинили не просто в ложной астрономической доктрине, но в онтологической ереси: он посмел, пусть косвенно, посягнуть на роль человека как венца Творения.
При этом и кардиналы курии, и Галилей, и Бруно были солидарны в одном: они по-детски непроизвольно связывали размеры и значение. Для них — как и для всех нас, если не делать над собой усилия, — «больше», естественно, значило «важнее», а к тому же «важный» ведь значит ещё и «неподвижный». Ну, сами посудите, вот важный король, император или же сам Папа восседает неподвижно на троне, а все остальные, менее важные, с той или иной скоростью «вертятся» вокруг него, и чем менее важные, тем быстрее. (Та же картина и сегодня: начальник сидит в кабинете, остальные бегают.) Отсюда естественно вытекает, что если человек — венец Творения, то и жить ему подобает в самом центре Мироздания, на огромном неподвижном шаре (что Земля — шар, хорошо знал уже Птолемей), а всё остальное — Солнце, Луна и звёзды — обращаются вокруг него по небесной тверди, исполняя хоть и весьма причудливый, но по-своему изящный и вполне математически описуемый танец «эпициклов». Ни Галилей, ни кардиналы не догадывались, что в физическом мире абсолютный центр обнаружить попросту невозможно: для этого нужно было дождаться Эйнштейна.
Суть теории относительности в этом и заключается: невозможно указать во всей Вселенной абсолютную точку отсчёта, место абсолютного покоя. Всякое движение должно рассматриваться и описываться относительно какой-либо произвольно выбранной точки, в которой располагается (хотя бы мысленно) наблюдатель, и в зависимости от этого описание движения может весьма существенно меняться.
Точку эту наблюдатель выбирает, как правило, исходя из соображений удобства. Описывать взаимоперемещение Солнца и Земли, беря за точку отсчёта Солнце, а не Землю, значительно удобнее, расчёты неимоверно упрощаются, это так. Но «удобнее» вовсе не означает «на самом деле». Никакого «на самом деле» физика не знает. Если мы при описании движения Земли и Солнца берём за точку отсчёта Землю, у нас выходят вот такие формулы. Если же Солнце — вот такие. Они гораздо проще? Спору нет, радуйтесь. Но эта простота отнюдь не означает, чтобы Солнце само по себе было «центральнее», или «неподвижнее», тем паче «важнее», нежели Земля. Никакого «центральнее», «неподвижнее», «важнее» в природе не наблюдается. Это понятия не физические, а психологические, персональные. Или, как говаривал один мой друг: «В Космосе нет ничего ни большого, ни круглого, ни тёплого, ни зелёного. В Космосе всё нормально».
Очень хорошо понимаю, как непросто усвоить такую точку зрения («точку отсчёта»!). Это что же, выходит, всё равно, то ли я иду мимо дома, то ли дом — мимо меня? «Ехала деревня мимо мужика»?!
Да, мужик, разумеется, считает, что это он едет, а не деревня, потому что ясно чувствует, как тратит на эту езду силы свои и своей лошадки. Но физик с таким же успехом может сказать, что эти самые силы мужик тратит («прикладывает») на то, чтобы заставить деревню ехать мимо себя! Смотря что принять за точку отсчёта, деревню или мужика!
Мужик, как правило, берёт за точку отсчёта деревню, поскольку считает её больше, увесистей и, пожалуй, важнее, нежели себя. А сочти он наоборот?
Что? Вам трудно представить себе такого мужика-параноика? А я покажу вам его очень близко, буквально в зеркале. Вспомните, как вы воспринимаете вид из окна поезда: мимо мелькают столбы, переезды, домишки, полянки, перелески... Они мелькают, а не вы! Нуда! Сил вы не тратите, большую часть поля зрения занимают неподвижные предметы устройства вагона, вот и естественно вам ощущать, что мелькает по ту сторону окна, а не по эту. А хотите заставить всё Мироздание закружиться вокруг себя? Нет ничего проще! Встаньте посреди комнаты и крутанитесь вокруг своей оси, сколько можете! Что, головка закружилась? Ещё бы! Каково это — весь мир вокруг себя крутить! Недаром теория Эйнштейна произвела в своё время такую сенсацию!
Причём парадоксально, что базу для этой теории заложил не кто иной, как сам Галилей. В одном из своих сочинений он описывает следующий мысленный эксперимент. Представим себе, что мы находимся в просторном закрытом помещении внутри корабля, который движется совершенно прямолинейно и равномерно (то есть ни порывов ветра, ни качки, ну, представим!). Так вот, пока мы находимся внутри этого помещения, у нас нет ни малейшей возможности убедиться, движется корабль или же стоит на месте. Как ни прыгай, ни бегай, ни бросай всякие предметы, ничто нам не подскажет, что происходит с самим кораблем. Для этого необходимо выглянуть и посмотреть, что происходит вокруг.
Что это значит? Да то, что никакого абсолютного движения и абсолютной неподвижности природа не знает. О всяком движении мы можем говорить лишь относительно какой-то точки, которую мы приняли за точку отсчёта. Вот что ясно сформулировал сам Галилей, но не сделал отсюда тех выводов, которыми Эйнштейн затем так поразил наше воображение (включая парадокс о разнотекущем времени).
Понадобилось ещё триста лет развития науки, понадобилось, в частности, чтобы так называемые «преобразования Галилея» (да, снова Галилея! Какая шутка Божия!), то есть математические формулы, относящиеся к равномерному прямолинейному движению, были развиты в «преобразования Лоренца», относящиеся уже к движению ускоренному — ими воспользовался Эйнштейн, — и, разумеется, много чего ещё; но, я думаю, подробности здесь неуместны.
Конечно, Галилей не смог сделать всех так далеко идущих выводов из своих собственных исследований и экспериментов, чему свидетельством сама его знаменитая фраза про «вертится». Судя по ней, он полагал, что Солнце — абсолютный (или хотя бы более абсолютный, нежели Земля) центр движения. Мы же убедились (Эйнштейн убедил), что никаких абсолютных центров в физическом мире искать не приходится. Не потому Бог воплотился на Земле, чтобы здесь находился центр Мироздания. Центр Мироздания находится на Земле потому, что здесь воплотился Бог. Мы убедились, что точку отсчёта выбирает наблюдатель. Наш Наблюдатель избрал Своей точкой отсчета именно нас.