ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО
248. БИБЛИОТЕКА. СТАТЬИ.
РУССКАЯ ЙОГА
ШКОЛА МОЛИТВЫ
В. АХРАМОВИЧ
ж. «НАУКА И РЕЛИГИЯ» №10/1991
Люди всегда преклонялись перед духовной тайной человека. Они по-разному старались раскрыть сакральное. Не одним только умом. Откровение является через человеческое сердце, через чистое, умудрённое, «умное» сердце. «Сердце — посредник между телом и умом, почему и называют его жизненным, лучезарным и душевным духом... Сердце есть вечный двигатель, наполняющий жизнью всё тело». (Агиорит Никодим. О хранении чувств, ума, фантазии и сердца. Константинополь, 1924. С. 134.) Однако, чтобы иметь умное сердце, одного желания недостаточно, необходимо «умное делание». Оно так и именуется в православной традиции. «Умное делание» мы находим уже в практике ранних христиан, опыт и наставления которых собраны в православном сборнике «Добротолюбие».
«Итак, брате мой, желаешь ли, чтоб молитва была твоя благоплодна — никогда не ограничивайся в молитве своей одним молитвословием, но молись вместе и умом и сердцем, — умом, разумея и осознавая все молитвословимое, — сердцем, все то чувствуя». (Невидимая брань. М., 1892. С. 189.) Путь к боговедению непременно лежит через молитводелание. О молитве написано много, кажется, нет такого церковного писателя, который не уделил бы молитве несколько благоговейных строк. И, тем не менее, феномен молитвы по сей день сокрыт в тайне. Есть молитвы обширные, есть краткие, как вздох. Есть покаянные молитвы, есть благодарственные, и безмолвные молитвы есть. Много охранительных молитв. Однако в центре христианского мира навсегда осталась Господня молитва, та, что дал Иисус Христос своим ученикам, ядро вероучения — «Отче наш». Вот что пишет о молитве один из значительнейших подвижников, один из основателей пустынножительства Макарий Египетский:
«Главное во всяком добром речении (старании — В. А.) и верх преспеяний есть прилежание к молитве, которую мы приобретаем, и все прочее, когда Призываемый нами простирает к нам содействующую руку; потому что молитвою удостоившихся совершается общение таинственной действительности, посредством несказанной любви ко Господу сочетание расположения к святости перед Богом и самого ума...
Как дело молитвы выше других, так и у прилежного к молитве велика должна быть попечительность, чтобы неприметным образом не окрала его злоба...
Со всяким речением, с трезвенностью, с терпением, с душевным борением и телесным утруждением надлежит мужаться попечительному о молитве, чтобы не ослабеть в духе, предавшись рассеянности помыслов или многосонливости, или унынию, расслаблению, смущению и занявшись шумными и непристойными речами или обратив мысли на что-либо подобное, удовлетворяясь одним постоянным стоянием и преклонением колен, а уму позволяя блуждать где-либо вдали от совершаемого наружно...
Если смиренномудрие и любовь, простота и благость не будут в нас тесно соединены с молитвою, то сама молитва, лучше же сказать, эта личина молитвы, весьма мало может принести нам пользы.» (Сведения о жизни и писаниях преподобного Макария Египетского. М., 1880. С. 485-488.)
К какому бы христианскому автору мы ни обратились, у всех найдём то же отношение к молитве, что и у Макария Египетского. Молитва есть некоторым образом ключ к тайне человека. Христианское учение сообщает одновременно сокровенно и откровенно о двойственной природе человека: есть человек внешний и есть внутренний. «Внутренний человек» подавлен внешним. «Внутренний человек» сопричастен Божественному миру. И оживление его делает человека причастным к миру Духа. Внешний и внутренний человек находятся в состоянии антагонизма. Учение о Царстве Небесном внутри нас практическим образом подтверждается практикой созерцательной медитации, или «умного делания». Суть же «умного делания» — в беспристрастном памятовании и повторении Иисусовой молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». Молитва не просто пробуждает «внутреннего человека» из латентного состояния, не просто восстанавливает, но обновляет, обогащает его. «Внутренний человек» в молитве становится субъектом созерцания и в экстазе соединяется с объектом созерцания, с Божеством внутри сердца. В этом сосредоточии есть кульминация единения и весь смысл христианского созерцательного мистицизма.
Путь от внешнего человека через молитву к внутреннему и есть путь ко христианскому спасению. Это учение и сложно, и просто.
Блистательный пример этой сокровенной простоты мы находим в литературном памятнике второй половины XIX века, одном из шедевров русской православной культуры, «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Несмотря на несколько переизданий, эта книга — библиографическая редкость. Имя автора неизвестно. Устное предание называет несколько имён, которые могли бы иметь право на авторство, но и по сей день нет неоспоримых сведений о реальном авторе. Называются Тихон, настоятель одного из монастырей Нижегородской епархии, и старец Амвросий Оптинский, и епископ Феофан Затворник (Вышенский). Однако авторство может принадлежать и неведомому представителю многочисленной «во Христе бродячей России».
Книга погружает читателя в глубины духовного опыта, берущего начало от Антония Великого и Макария Египетского. «Откровенные рассказы» написаны языком, свободным от сусальной поволоки, принятой в духовно-нравственной литературе «для народа». Незатейливость повествования даёт повод думать, что основа не выдумана, а пережита. Незамутнённый умствованиями опыт, заключенный в тексте книги, раскрывает величайшее христианское таинство — повседневность русского православного подвижничества.
С первых же строк возникает образ повествующего человека — простого, но с живым внимательным умом, который бродит по необъятным просторам России, перебиваясь поддержкой, скудной помощью тех, кого Иисус Христос звал к себе, — труждающихся и нуждающихся, «малых сих». Одна забота влекла Странника: в некоем храме на проповеди он услышал от священника, что молитва должна твориться непрестанно. Ему хотелось найти наставника, чтобы уразуметь услышанное, но это оказалось нелегко. Благочестивые собеседники и верили, и не верили в непрестанную молитву. Среди них были и нищие, и помещики, люди и неграмотные, и весьма образованные, но о непрестанной молитве ничего внятного сказать они не могли.
И наконец кто-то направил Странника к тихому старцу, который принял «сие прошение с любовию»: «Зайди теперь ко мне, я дам тебе книгу св. отцов, из которой ты ясно и подробно можешь уразуметь и научиться молитве, при помощи Божие.» Мы вошли в келию, и старец начал говорить следующее: непрестанная внутренняя Иисусова молитва есть беспрерывное, никогда не престающее призывание Божественного имени Иисуса Христа устами, умом и сердцем, при воображении всегдашнего Его присутствия, и прошение его помилования, при всех занятиях, на всяком месте, во всяком времени, даже и во сне. Она выражается в таковых словах: Господи, Иисусе Христе, помилуй мя! И если кто навыкнет сему призыванию, то будет ощущать великое утешение и потребность всегда творить сию молитву так, что уже без молитвы и быть не может, и она сама собою будет в нем изливаться.
Теперь понятно ли тебе, что есть непрестанная молитва? — Очень понятно, отец мой! Бога ради научите меня, как ее достигнуть! — воскликнул я от радости.
Как научиться молитве, о сем прочтем вот в этой книге. Сия книга называется Добротолюбие. Она содержит в себе полную и подробную науку о непрестанной внутренней молитве, изложенную двадцатью пятью св. отцами, и так высока и полезна, что почитается главным и первейшим наставником в созерцательной духовной жизни и, как выражается преподобный Никифор, «без труда и потов в спасение вводит». — Неужели она выше и святее Библии? — спросил я.
— Нет, она не выше и не святее Библии, а содержит в себе светлые объяснения того, что таинственно содержится в Библии, и неудоборазумно по высоте своей для нашего недальновидного ума. Я представляю тебе сему пример: солнце есть величайшее, блистательнейшее и превосходнейшее светило; но ты не можешь созерцать и рассматривать его простым, неогражденным глазом. Потребно известное искусственное стекло, хотя в миллионы раз меньшее и тускнейшее солнца, через которое мог бы ты рассматривать сего великолепного Царя светил, восхищаться и принимать пламенные лучи его. Так и Священное Писание есть блистательное солнце, а Добротолюбие — то потребное стекло.
Теперь слушай — я буду читать, каким образом научиться непрестанной внутренней молитве, — Старец раскрыл Добротолюбие, отыскал наставление св. Симеона нового Богослова и начал: «сядь безмолвно и уединенно, преклони главу, закрой глаза; потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, то есть мысль, из головы в сердце. При дышании говори: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», тихо устами, или одним умом. Старайся отгонять помыслы, имея спокойное терпение, и чаще повторяй сие занятие.» (Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. Париж, 1973. С. 22-24).
Способ «умного делания», представленный в «Откровенных рассказах», не единственный. Как во всех практических мистических школах, в традиции «умного делания» важнейшим моментом практики является индивидуальный подход к обучению. То, что возможно и полезно для одного человека, вредно и невозможно для другого. Чтобы приступать к «умному деланию», необходима нравственная подготовка, подобная той, что проходят ученики йоги. В православной традиции нравственное состояние человека и фон, на котором происходит формирование личности, ещё более важны, поскольку механическое заклинательное повторение молитвы может повлиять на психику отрицательно. Чем проще на первый взгляд методы духовной работы над собой, тем опаснее они. Искатель непрестанной молитвы из «Откровенных рассказов» безусловно был верующим, тем не менее молитва не сразу принялась у него. Хотя молитва у многих церковных писателей называется «самодействующей», то есть независимо от человека она формирует мистическую структуру человека; однако, как свидетельствуют наиболее тонкие последователи, нужна крайняя осторожность в практиковании Иисусовой молитвы. И вновь пришлось обратиться за помощью к старцу.
Кстати сказать, старчество на Руси — явление уникальное (в католическом мире нет старчества). Старцем (независимо от возраста) может быть человек, имеющий достаточно высокий опыт и навык духовного проникновения. Появилось оно во второй половине XV века в результате очередного церковного раскола как следствие борьбы между догматическим духовенством и мистическим. В то время Русь смогла наконец начать оформление своей государственности, постепенно одолевая влияние татаро-монголов. Нил Сорский (1433 — 1508) и Иосиф Волоцкий (1439 — 1515) определяли в бурных дискуссиях имущественный статус Православной Церкви. Нил Сорский олицетворял традицию пустынножителей с их аскетической суровостью. Иосиф же Волоцкий был уверен, что для укрепления Руси необходимы материальные средства. Он утверждал, что для милосердия и доброделания необходимо наличие избыточного хозяйства. Церковь пошла за иосифлянами. Аскетический мистицизм в духе Нила Сорского с «умным деланием» в основе своей вынужден был затаиться, а впоследствии и вовсе обрести тайноведческий терновый венец. И уже не монашество, а по большей части народ, самопосвящаемый от духа, ревниво и тайно в сладчайшей молитве и отдаленно от церкви хранил сокровенное искусство молитвенного созерцания.
Проблема церковного экономического самоопределения на Руси в XV веке была не нова: буддизм на самых ранних стадиях своего становления пережил разделение по точно такому же принципу. Иосифлян в буддизме представляет махаяна — большая «щедрая» корзина для милосердия и заботы о малых мира сего, а аскетический протест против тленной пагубной природы человеческого естества с идеалом нищеты и анахоретства соответствует хинаяне — малой «скудной» корзине.
Молитвенников (совершенствующихся в искусстве молитвы) часто упрекают в отрыве от нужд социальной жизни, от проблем практической действительности, в уходе от гражданских и общественных обязанностей. А вот в «Откровенных рассказах» приведён пример с министром, который, не отрываясь от напряжённой государственной службы, практиковал «умное делание». Известны и другие примеры, подтверждающие возможность совмещать чувствование Бога с общественной гражданской активностью.
В восточной мистической традиции есть понятие Дао (одно из его значений — не-деяние) — пути, который приобщает к вселенской энергии — неизъяснимой, вне определений и качеств. He-деяние позволяет прикоснуться к Несказанному Источнику жизни. Однако Дао не имеет ничего общего с бесплодной пассивной инертностью бездельников. Например, известный индийский общественный деятель и мыслитель, один из активнейших участников освободительного движения в Индии нынешнего столетия, Шри Ауробиндо Гхош выступал на митингах, не прекращая медитативного делания. В описанных у К. Кастанеды опытах выхода в Нагуаль не-деяние помогало магу обрести дополнительную, столь необходимую для него силу. Молитва, медитация, не-деяние позволяют прикоснуться к духовности по сути. И не потому ли молитвенники становились нередко совестью народа, глубокими мыслителями и наиболее активными членами общества.
Недостаточность знаний, обрывочность их, неполнота опыта делает полупосвящённых напыщенными и пугливыми.
«Откровенными рассказами» входим мы в интимный чудотворный мир вначале утомлённой и опалённой души, а затем притихшей и благоговейной души молитвенника. Подобного рода открытость можно встретить, пожалуй, только в дневниках К. Кастанеды.
«Ты должен теперь с доверенностью принять заповедь, сколько можно более творить устную Иисусову молитву. Вот тебе четки, по коим совершай на первый раз хоть по три тысячи молитв в каждый день. Стоишь ли, сидишь ли, ходишь ли, или лежишь, беспрестанно говори: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, — не громко и не спешно; и непременно верно выполняй по три тысячи в день, не прибавляй и не убавляй самочинно. Бог поможет тебе через это достигнуть непрестанного сердечного действия».
С радостью я принял сие его приказание и пошел в свое место. Начал исполнять верно и в точности, как научил меня старец. Два дня мне было трудновато, а потом так сделалось легко и желательно, что когда не говоришь молитвы, являлось какое-то требование, чтобы опять творить Иисусову молитву, и она стала произноситься удобнее и с легкостью, не так уже, как прежде, с понуждением.
Я объявил о сем старцу, и он приказал мне уже по шести тысяч молитв совершать в день, сказав: будь спокоен и токмо, как можно вернее, старайся выполнить заповеданное тебе число молитв: Бог совершит с тобою милость.
Целую неделю я в уединенном моем шалаше проходил каждодневно по шести тысяч Иисусовых молитв, не заботясь ни о чем и не взирая на помыслы, как бы они ни воевали; только о том и старался, чтобы в точности выполнить старцеву заповедь. И что же? — так привык к молитве, что если и на краткое время перестану ее творить, то чувствую, как бы чего-то недостает, как бы что-нибудь потерял; начну молитву, и опять в ту же минуту сделается легко и отрадно. Когда встретишься с кем-нибудь, то и говорить уже не охотно, и все хочется быть в уединении, да творить молитву; так к ней привык в неделю.
Ден десять не видавши меня, старец сам пришел навестить меня; я объяснил ему мое состояние. Он, выслушавши, сказал: вот ты теперь привык к молитве, смотри же, поддерживай и усугубляй эту привычку, не теряй времени втуне и с Божьей помощью решись не упустительно совершать по двенадцати тысяч молитв в день; держись уединения, вставай пораньше, да ложись попозднее, чрез каждые две недели ходи ко мне на совет.
Стал я так поступать, как повелел мне старец, и на первый день едва-едва успел в поздний вечер окончить мое двенадцатитысячное правило. На другой день совершил его легко и с удовольствием. Сперва чувствовал при беспрестанном изрекании молитвы усталость, или как бы одеревенение языка, и какую-то связанность в челюстях, впрочем, приятные, потом тонкую и легкую боль в небе рта, далее ощутил небольшую боль в большом пальце левой руки, которою перебирал четки, и воспламенение всей кисти, которое простиралось и до локтя и производило приятнейшее ощущение. Притом все сие как бы возбуждало и понуждало к большему творению молитвы. И так ден пять исполнял верно по двенадцать тысяч молитв и вместе с привычкою получил приятность и охоту.
Однажды, рано поутру, как бы разбудила меня молитва. Стал было читать утренние молитвы, но язык неловко их выговаривал, и все желание само собой стремилось, чтобы творить Иисусову молитву. И когда ее начал, как стало легко, отрадно, и язык и уста как бы сами собою выговаривали без моего понуждения! Весь день я провел в радости и был как бы отрешенным от всего прочего, был как будто на другой земле и с легкостью окончил двенадцать тысяч молитв в ранний вечер. Очень хотелось и еще творить молитву, но не смел более приказанного старцем. Таким образом и в прочие дни я продолжал призывание имени Иисуса Христа с легкостью и влечением к оному» (Там же. С. 26-28).
Сколько тревоги и суеты в каждом из нас! И быть может одна только молитва способна умиротворить и умудрить нас. Глубокая внутренняя тишина нужна человеку, чтобы спасти в себе божественное.
Принято думать, что молитва — это униженная просьба низшего, слабого к высшему, всемогущему о чем-либо. Однако молитва — это не форма просьбы, но обращение милосердия к милосердию, духовной части человека к духовной части вселенского бытия. И, безусловно, молитва, как средство обретения целостности личности — с древности и по сей день — в арсенале всех культур и народов. Молитвенное искусство овладения собой и возвышения к тонким, высоким состояниям оберегает, усиливает и возвышает человека. Повторение определённым образом мистического индуистского АУМ или православного «Слава Тебе, Боже» имеет свою сакральную и одновременно диалектическую ритмику, которая влияет на физико-химическую и психофизиологическую основы человека, видоизменяя их качественно.
Причиной многих патологических отклонений от нормы здорового человека являются негативные воздействия на него. Медики выявляют инфекционно-вирусную основу заболевания, верующие же люди видят здесь бесовское влияние.
Согласно духоведческой традиции, есть мир видимый и есть мир невидимый. Невидимый мир полон неощутимых существ, составленных из тонких тел духов. Среди них есть доброжелательные к людям (ангелы) и недоброжелательные (бесы). Бесам дана власть над людьми, если последние равнодушны к заповедям Ветхого и Нового Завета. Бесы искушают человека и тем ослабляют силы его. Нарушение заповедей делает человека греховным, а грех — причина смерти. Между грехом и смертью — болезни.
Поскольку молитва возвращает человека к Богу, то благодаря молитвенному деланию человек становится недоступным для болезней. Таким образом, в духоведческой традиции можно увидеть энергетическое основание патогенеза (через истощение силы благодати), а можно — сущностное, связанное с существами тонкого невидимого мира. Именно они, а не фиксируемые наукой вирусы и бациллы, согласно духоведческой традиции, вызывают болезни. Во всяком случае «умное делание» противостоит «дурному деланию», отторжению человеком от себя «сил подающих», высших сил.
«В начале было Слово» (Ин.1:1). В основе «умного делания» Слово, Логос. Если тайна нисходит к секрету, к загадке, то она требует разгадки, но если тайна восходит к таинству, то уместнее молитва. Мольба и требование пребывают в их извечном противостоянии, в принципиальном антагонизме. Требование рождено от ума, от знания прав, молитва же происходит из неизреченной тайны сердечного чувства милосердия. И в молитвенном делании осуществляется связь с миром божественным.
Метафизические науки, такие как алхимия, астрология, геомантия и т. д., преследуя одну и ту же цель — познание мира, идут от знания множественности к знанию единства. Алхимия постулирует обретение целостности, опираясь на процесс длительности; это знание о том, что все металлы, например, «мечтают» стать золотом. Астрология постулирует драматическую распятость человека на звёздности, которую способна смягчить лишь молитва. Если бы не было возможности молитвенного отношения, то неумолимость стала бы последним трагическим знанием для человека.
Возвращаясь к «Откровенным рассказам», следует отметить подлинно мистический способ общения между старцем и странником и безыскусную простоту посвящения:
«Боже мой! Какую почувствовал я радость, спокойствие и восхищение, как только переступил за порог этой пещеры или, лучше сказать, могилы; она представлялась мне великолепным царским чертогом, исполненным всякого утешения и веселия. С радостными слезами благодарил я Бога и размышлял: вот теперь-то уже, при таковом покое и тишине, надо пристально заняться своим делом и просить от Господа вразумления. Итак, начал я, во-первых, читать Добротолюбие, все по порядку, с начала до конца, с великим вниманием. В непродолжительном времени прочел все и увидел, какая мудрость, святыня и глубина в нем содержится. Но как в нем писано о многих и разных предметах, и разнообразными наставлениями св. отцов, то я и не мог всего понять и свести в одно и то же место всего того, что хотелось мне узнать, в особенности о внутренней молитве, дабы почерпнуть из того способ к изучению непрестанной самодействующей молитвы в сердце. А этого очень хотелось, по заповеди Божией чрез Апостола: Ревнуйте о дарах больших (1 Кор.12:31) и еще: Духа не угашайте (1 Сол. 5:19). Думал, думал, как быть? Ума моего не хватает, понятия тоже, растолковать некому. Начну докучать Господу молитвой; авось Господь и вразумит как-нибудь. После сего я целые сутки ничего не делал, как только был в непрестанной молитве, не переставая ни на малейшее время; мысли мои успокоились и я заснул: вот и вижу во сне, будто я в келье покойного старца моего, и он толкует Добротолюбие, да и говорит: сия святая книга исполнена великой мудрости. Она есть таинственное сокровище разумений сокровенных судеб Божиих. Не по всем местам, и не каждому она доступна; однако ж по мере каждого разумевателя содержит таковые наставления, для мудрых — мудрые, для простых — простые. А потому вам, простякам, должно читать ее не тем порядком, как расположены в ней книги св. отцов одна за другою. Там этот порядок богословский; а неученому человеку, хотящему научиться из Добротолюбия внутренней молитве, должно читать ее следующим порядком:
Во-первых, прочесть книгу Никифора монашествующего (во 2-й части); потом книгу Григория Синаита всю, кроме кратких глав; Симеона Нового Богослова о трех образах молитвы, и слово о вере; и за сим книгу Каллиста и Игнатия. В сих отцах содержится полное наставление и учение о внутренней молитве сердца, понятное для каждого.
А если еще понятнейшее наставление о молитве желаешь видеть, то найди в 4 ч. образ молитвы вкратце патр. Каллиста Константинопольского. Я, как будто, держа в руках мое Добротолюбие, начал отыскивать сказанное наставление, но никак вскоре не мог найти оное. Старец сам, перевернувши несколько листов, сказал: вот оно! Я тебе его замечу, и поднявши с земли уголь, подчеркнул оным на поле книги, против найденной статьи. Все, что старец говорил, я внимательно слушал и старался как можно тверже и подробнее помнить.
Проснулся я, и как еще не рассвело, то лежал и повторял в памяти все виденное мною во сне, и что говорил мне старец. Наконец, начал размышлять: Бог знает, душа ли покойного старца является мне, или собственные мысли так подстраиваются, ибо я много и часто думаю о Добротолюбии и о старце? С сим недоумением я встал, начинало уже светать. И что же? Вижу на камне, который был вместо стола в моей землянке, разогнутое Добротолюбие на том самом месте, которое указывал мне старец, и подчеркнутое угольком, точно так, как я видел это во сне, даже и самый уголь лежал при книге. Это изумило меня, ибо твердо помню, что с вечера книги тут не было; она свернутая лежала у меня в головах, и так же верно знаю, что прежде никакой заметки на показанном месте не было. Сей случай уверил меня в истине сновидения и в богоугодности блаженной памяти старца моего. Вот я и принялся читать Добротолюбие, по тому самому порядку, который указал мне старец...
С сего времени я начал чувствовать разные повременные ощущения в сердце и в уме. Иногда бывало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая легкость, свобода и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг. Иногда чувствовалась пламенная любовь к Иисусу Христу и ко всему созданию Божию. Иногда сами собой лились сладкие слезы благодарения Господу, милующему меня, окаянного грешника. Иногда прежнее глупое понятие мое так уяснялось, что я легко понимал и размышлял о том, о чем прежде не мог и вздумать. Иногда сердечная сладостная теплота разливалась по всему составу моему и я умиленно чувствовал при себе везде присутствие Божие. Иногда ощущал внутри себя величайшую радость от призывания имени Иисуса Христа и познавал, что значит сказанное им: царство Божие внутри нас есть (Лк.1 и 7:21).
Испытывая таковые и подобные сим насладительные утешения, я заметил, что последствия сердечной молитвы открываются в трех видах: в духе, в чувствах и откровениях; в духе, например, сладость любви Божией, внутренний покой, восхищение ума, чистота мыслей, сладостное памятование Бога, в чувствах приятное растеплевание сердца, наполнение сладостию всех членов, радостное кипение в сердце, легкость и бодрость, приятность жизни, нечувствительность к болезням и скорбям. В откровениях — просветление разума, понятие Священного Писания, познавание словес твари, отрешение от сует и познание сладости внутренней жизни, уверение в близости Божией и любви Его к нам.
Месяцев пять проведши уединенно в сем молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно, и, наконец, почувствовал, что молитва уже сама собою, без всякого со стороны моего побуждения производится и изрекается в уме моем и сердце, не токмо в бодрственном состоянии, но даже и во сне действует точно так же, и ни от чего не прерывается, — не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал. Душа моя благодарила Господа и сердце истаивало в непрестанном веселии» (Там же. С. 48-53).
Безусловно, не всем людям по вкусу чувства, предлагаемые в «Откровенных рассказах». Однако бесценным является то, что в них живёт дивный настоящий русский язык, который тихо вымирает в последнее время. Это по форме, а по сути — опираясь на безыскусный глубокий реализм мистической повседневности, рассказ исподволь прорастает из откровенности к откровению, — тайноприемному откровению неведомого практического Православия.