ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО

241. БИБЛИОТЕКА. СТАТЬИ.

ж. «ВОКРУГ СВЕТА» 12/1976 [241]

БУДУЩЕЕ НАМИНАЕТСЯ СЕГОДНЯ

АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВ

Наша машина остановилась в центре плато, которое от хребта до хребта рассекала прямая линия шоссе. Вдали вздымались лиловые безлесные горы. Было так тихо, что тишина оглушала: не слышалось ни шороха ветра, ни крика зверя, ни шума мотора.

Вдруг до слуха донёсся перезвон колокольчиков, и из-за холма появился небольшой караван. Впереди на осликах ехали двое мужчин – по виду отец и сын. Следом важно вышагивали верблюды с тюками товаров. И если бы не гладкая лента шоссе, можно было бы вообразить, что всё это происходит многие столетия назад. Ведь когда-то здесь пролегал древний «шёлковый путь», по которому путешествовал ещё Марко Поло. От оазиса к оазису шли караваны с грузом тканей, пряностей ковров. Кружилась жёлтая пыль, взбитая неспешными верблюдами. Впрочем, даже сейчас, когда в Афганистане создано почти полное кольцо дорог, верблюды, ослы и лошади остаются незаменимым средством транспорта для большинства районов.

Караван пересёк шоссе и скрылся из виду. Разные века скрестились на одной земле.

Шоссе вело на юг, в Герат. Я собирался проехать от Кушки, самой южной точки нашей страны, до Кабула через пустыни и сухие степи Западного и Южного Афганистана и, если успею, подняться в горы к знаменитым колоссальным Буддам в Бамианской долине.

Моим спутником был Гуль Мамад, афганский экономист, учившийся в Киеве, где мы и познакомились много лет назад. Он выкроил пару недель из своего отпуска, чтобы сопровождать меня в поездке.

Гуль Мамад – типичный пуштун, высокий, красивый и гордый, с удлиненной головой, орлиным носом. И тем более поразительны на его загорелом лице глаза небесной голубизны. Таких, как он, немного в Афганистане, но среди толпы людей с жгуче-чёрными или карими глазами нет-нет да и мелькнёт голубая искра.

Дорога в современность

Стоял ноябрь. В Герате по ночам хрупкий слой льда покрывал арыки. Снежная пороша выбеливала степи, окружающие оазис, припудривала кипарисы. Шуршали мёртвые, схваченные морозом листья чинар. Казалось, весь город погрузился в зимнюю спячку. И лишь мастерские ремесленников оживляли его. С утра до позднего вечера стучали чеканщики в медных рядах, стеклодувы плавили заготовки, превращая их в звонкие чаши или прозаические стаканы, гончары обжигали глиняные горшки. Люди, впервые попавшие в эту страну, порой недоумевают: почему в Афганистане сохранилось столько прекрасных ремесленных изделий, которые в Европе могли бы украсить магазин антиквара или даже стенд музея? Между тем секрет раскрывается просто: потому что ремесленная традиция здесь не прерывалась веками. Ремесло – часть повседневной жизни, оно призвано удовлетворять насущные нужды афганцев – от многоведёрного пузатого самовара до кинжала с тонкой резьбой на ножнах, от глиняного кувшина до серебряного браслета. Слишком долго Герат, как и многие другие города Афганистана, был связан с внешним миром лишь караванными тропами и плохими дорогами, слишком труден был путь в этот край, чтобы по нему могли проникнуть изделия фабрик и заводов.

Более десятка лет назад советские и афганские строители проложили бетонированное шоссе Кушка – Герат – Кандагар, и закипел, возродился древний Герат, начал меняться буквально на глазах: открываются новые школы, авторемонтные мастерские, растут торговые ряды. Когда едешь по шоссе, снова и снова убеждаешься, что семена советско-афганского сотрудничества дали на этой земле добрые всходы. Если видишь здание элеватора или современной гостиницы, то афганцы обычно говорят: «Это советский элеватор, советский отель», хотя, конечно, принадлежат они афганскому народу.

Дорога Герат – Кандагар пока что не знает транспортных пробок – движение по ней не очень интенсивное. Но автокатастрофы, увы, случаются. На обочинах кое-где видны остовы искалеченных машин: горячая кровь водителей, пересевших с резвых скакунов за баранку автомобиля, не признаёт ограничений скорости и других дорожных правил.

– В этом нет ничего странного, – объясняет Гуль Мамад. – Первые автомобили перевезли к нам в 1918 году разобранными, на спинах верблюдов, а первые километры асфальта появились у нас лет пятнадцать-двадцать назад. Но хотя наши люди и познакомились с автомобилем сравнительно недавно, изобретательности им не занимать.

Гуль Мамад показал на грузовик, стоящий у чайханы.

Действительно, афганский грузовичок – сооружение весьма примечательное. На шасси ЗИЛа или «студебеккера» водружается целое здание, так что его можно использовать и как трехэтажный автобус, и как сверхвместительный грузовик. Но меня больше всего заинтересовала роспись автомашин, представляющая собой рассказы в картинках. Некоторые из них были непонятны, и мой афганский друг давал разъяснения:

– Роспись грузовиков – своеобразное народное творчество, в котором образно отражается сумма старой и новой информации. Вот здесь, рядом с Рустамом восточных легенд, побеждающим тигра, Тарзан, который сражается с гигантской змеёй. Изображение мусульманской святыни Каабы в Мекке перемежается с индийским Тадж-Махалом и соседствует с картинкой, срисованной с европейской рождественской открытки; а вот попугай, сидящий на телефоне, – это просто реклама транспортной фирмы. Она указывает номера телефонов в Кабуле, Герате и даже в Пакистане.

– Любопытно, а сколько стоят такие росписи?

– Недёшево, до пяти процентов от цены автомашины. Но они символ социального престижа владельца, его респектабельности.

До Кандагара мы добрались без приключений за один день. Перед въездом в город остановились у небольшого фруктового базарчика, где лежали горы гранатов, «лучших в мире», как заверил меня Гуль Мамад. Гранаты с трудом помещались на ладони, а когда я разломил один плод, зёрна засветились как рубины и вкус был божественный. Вообще же на кандагарских базарах чувствовалось дыхание Индии и Пакистана – в одеждах, в лицах людей, в говоре толпы. Даже из харчевен нередко доносился острый запах карри – спутника многих блюд южноазиатского субконтинента. Впрочем, во всём этом нет ничего удивительного. На юг от Кандагара до пакистанского Белуджистана раскинулась незаселённая пустыня, и через неё, как и тысячи лет назад, идут караваны с различными товарами.

Бесконечные степи и пустыни, зелёные оазисы, высокие суровые горы – вот три главных компонента того географического окружения, в котором живут афганцы. Перекрёсток Азии, крыша Азии, её плавильный котёл – как хочешь назови Афганистан, и всё будет верно. Сегодня он граничит со всеми крупнейшими государствами континентальной Азии, а его территория исторически была мостом между Индией и Средней Азией, Ближним Востоком и Китаем. Причём лишь в XVIII веке после распада Персидской империи конфедерация пуштунских племён положила начало существованию государства Афганистан.

Сегодня пуштуны составляют примерно половину 17-миллионного населения страны. Именно они – костяк армии, особенно офицерского корпуса, полиции, верхнего звена администрации, значительной части интеллигенции. За ними по численности следуют таджики, поставляющие кадры интеллигенции, чиновников, потом хазарейцы, а также узбеки, киргизы, племена Нуристана, арабы, белуджи. Официальные языки – пушту и диалект персидского – дари, который слегка отличается от того, на котором говорят в Тегеране.

На вид пуштуны кажутся суровыми, однако в действительности это одни из самых дружелюбных людей на свете. Неписаный пуштунский кодекс, чести, напоминающий обычаи бедуинов, требует защищать свою родину, своё племя, своего гостя, даже если он иностранец; предоставлять убежище преследуемым независимо от веры или касты. Если женщина, попавшая в беду, посылает шарф или вуаль мужчине и просит его быть братом и защитником её самой и её семьи, он обязательно откликнется на этот призыв.

В Кандагаре мы ужинали в пуштунской семье у дальних родственников Гуль Мамада. Мы проголодались с дороги, и я воздал должное первому же блюду – вареной баранине с острыми приправами. Мой спутник с весёлой улыбкой наблюдал за мной, а сам ел мало. «Если тебя угощает пуштун, будь ты по горло сыт, нельзя отказаться от новых блюд», – пояснил он. Позднее я оценил его предусмотрительность, когда последовали шашлыки, плов, сладкое, фрукты. Я с мольбой смотрел то на Гуль Мамада, то на хозяев, и когда мы поднялись с ковра и омыли руки, то смог лишь добраться до постели на топчане, покрытом ватными одеялами.

В большой афганской семье женатые дети живут вместе с родителями под одной крышей. Они подчинены власти отца и даже отдают ему свой заработок. Невестками и внуками командует его жена. Исторически эта система обеспечивала экономическую устойчивость и благосостояние семьи, хотя не исключала деспотизма. Но подобная семейная группа – опора консерватизма, потому что пожилые люди – сторонники старых традиций и обычаев. Поэтому сейчас, особенно в больших городах, молодёжь стремится вырваться из-под власти отца и самостоятельно устроить свою жизнь. Кстати, разводы среди афганцев очень редки, хотя и дозволены, и браки, как правило, заключаются на всю жизнь. Обычно они по-прежнему организуются родителями, и только в образованных семьях считаются с желанием жениха или невесты.

Больше двух миллионов пуштунов всё ещё кочует. Это так называемые «кучи». Их жилища – палатки из козьей или верблюжьей шерсти, которые легко перевозить на горбах верблюдов. Главный источник существования кочевников – скотоводство, а также караванный извоз и контрабанда. «Кучи» поднимаются высоко в горы летом и спускаются на равнины зимой. Караван «кучи» движется в раз и навсегда установленном порядке. Первыми вышагивают верблюды, за ними лошади, ослы, скот и злые собаки, а среди животных, детей и женщин будет идти или ехать верхом мужчина, высокий и гордый, с винтовкой за плечами.

Женщины «кучи» – всегда с открытыми лицами, в чёрных свободных одеждах, причём среди них многие достойны кисти Боттичелли или иранских миниатюристов. С точки зрения пуштуна, у настоящей красавицы должны быть миндалевидные глаза, большие, чёрные, подвижные, как ртуть; лицо – светлое, круглое, как полная луна, а на щеках и подбородке – ямочки; нос – прямой; рот – маленький; губы – рубиновые; зубы – белые и блестящие, как жемчуг; брови подобны молодой луне, ресницы – острые; талия тонкая; голос нежный и мелодичный. Этот портрет идеальной красавицы, видимо, писан с женщин «кучи», так как даже самая необузданная фантазия не обнаружит ничего женственного в фигуре горожанки, закутанной с головы до пят в бесформенную накидку «бурка», где вместо лица густая решётка паранджи. Увы, многие горожанки всё ещё носят «бурка», хотя в деревнях она встречается реже.

СТОЛИЦА В ТРЁХ ИЗМЕРЕНИЯХ

«Я никогда не смогу вырвать из своего сердца прелести Кабула, как никогда не смогу выразить силу моей жажды вернуться в него», – писал Бабур, основатель империи Великих Моголов, своему сыну, тогда губернатору города. Для жителей раскалённых равнин юга и тропической Индии свежий горный воздух Кабула, звон воды в арыках и тень его садов были усладой, о которой только можно было мечтать. Бабур вернулся сюда и лежит в простом мавзолее в одном из его любимых кабульских садов.

В Кабуле сейчас полмиллиона жителей, и ему ещё предстоит разрастись в огромный город. На высотах, окружающих его, пока есть незанятая, даровая земля. Поэтому хижины бедняков лепятся по склонам гор и кажутся издали не творением рук человека, а прихотливой игрой природы. В центре Кабула имеется вполне современный водопровод, но немало и водоносов, которые взбираются с тяжёлыми бурдюками туда, где живут бедняки. В этом смысле социальная топография Кабула противоположна Тегерану, где в предгорьях селятся самые богатые люди.

Лет двадцать назад на площади Пуштунистана стояла беседка. Рано утром в неё приходили барабанщики и дробным стуком будили город. Сейчас на месте беседки фонтан, а горожан в центральных кварталах поднимают с постели клаксоны автомобилей. На главных улицах построены многоэтажные дома, появились большие магазины и кинотеатры. Но пройдёшь несколько километров от центра – и ты как бы отдаляешься от современности на несколько веков, попадая в старый город. Здесь узкие кривые переулки обрамлены глинобитными стенами. Но идёшь дальше и на окраине города видишь комплекс Кабульского политехнического института – ансамбль современных зданий, десятки аудиторий и лабораторий, парк, клуб с кинозалом, спортивный зал, плавательный бассейн, общежития.

Примерно за час до темноты, когда солнце садится за пики гор, резко холодает, и улицы пустеют. Закрываются лавки. Тысячи тележек бродячих коробейников скрываются в переулках. Быстро наступает вечер. В домах и харчевнях готовят ужин, и город наполняется запахом еды и дымом очагов. Кстати, дрова в Кабуле продают на вес на специальных базарах, поэтому в холодные зимы дома бедняков просто не отапливаются.

Я не раз бывал в Кабуле, но и теперь часами бродил по его улицам, площадям, базарам, всматривался в лица людей, отмечал знакомые и новые черты городского быта. На улицах видишь всё больше женщин, навсегда сбросивших «бурка». Некоторые из них работают в учреждениях, что раньше было просто немыслимо. Уже есть план генеральной реконструкции Кабула, рассчитанный на 25 лет и составленный при сотрудничестве с советскими градостроителями. На макетах и чертежах можно видеть Кабул будущего, когда его река станет постоянно полноводной благодаря новой большой плотине, а на берегу поднимутся 10 – 12-этажные здания.

…У Гуль Мамада кончался отпуск, и мы зашли выпить на прощание пива в ресторан «Хейбер». Расположенный в центре города, на площади Пуштунистана, рядом с кинотеатром, он был довольно чистым, но и дорогим. Гуль Мамад рассказал, что сравнительно недавно «Хейбер» был своего рода клубом хиппи. И ему там доводилось наблюдать весьма характерных. Как-то раз мы пришли сюда с товарищем поговорить о делах, но наша беседа не удалась. За соседним столом громко рассуждал, почти кричал молодой человек с жидкой бородёнкой, волосами до плеч и жёлтыми прокуренными зубами. Он был взволнован, резко и нервно жестикулировал, пытаясь убедить в чём-то своих собеседников – молодых швейцарцев, одетых в засаленные брюки и полувоенные рубашки. До нас долетали обрывки фраз:

– …Всё это слишком плохо и не нужно для Афганистана – все эти машины и дороги… Да, может быть, у афганцев не хватает средств, чтобы есть досыта, но им вовсе не нужно столько пищи, сколько нам… В конце концов, пища не значит для них так много. У них есть кое-что другое, у них есть духовная гармония. Если кто-нибудь даёт им несколько монет, это – «о'кэй». Если не дают монеты – всё равно «о'кэй». Мы должны многому учиться у них… – продолжал он. – Это же означает, что афганца не волнуют вещи.

Ему что-то возразили, но он нетерпеливо перебил:

– Афганцы строят крыши для того, чтобы спрятаться от дождя и холода. Они нищи, но их не волнует их нищета… Нищета – это здоровье духа. Когда в вас есть бог, вещи и пища не столь важны.

Поднялся неразборчивый шум, потом молодой проповедник с жидкой бородёнкой снова выкрикнул:

– Мы – преступники, что даём им всю эту машинную технику и слишком много образования…

– Мой товарищ, – продолжал Гуль Мамад, – всё с большим раздражением прислушивался к монологу хиппи и даже сделал движение, чтобы вскочить и подойти к соседнему столику, но потом остановился.

– Что толку спорить с этим кудлатым, – сухо сказал он. – Этот тип разглагольствует о благе нищеты и голода, потратив на ужин едва ли не пятую часть месячной зарплаты афганского чиновника. Иностранцы из Западной Европы или Америки приезжают в Кабул, чтобы почувствовать его экзотический аромат в качестве бесплатного десерта. Некоторые из них романтизируют жизнь в такой стране, как наша, но они очень быстро устают от неё и стараются отсюда убраться. Для хиппи мы – актёры, которые существуют лишь для того, чтобы пощекотать им нервы и воображение…

Я был согласен с оценкой Гуль Мамада, но сделал вид, что спорю, чтобы услышать его собственные аргументы:

– Но ведь некоторые молодые люди, отвергая антикультуру Запада, бродят по свету в поисках других духовных ценностей…

Гуль Мамад заметил мой нехитрый манёвр:

– Но ты же лучше меня знаешь, что социализм, который в качестве основы человеческой личности видит свободный труд, материальный и духовный прогресс, для них не подходит. На словах отвергая собственную цивилизацию, они хотели бы законсервировать нас в средневековье, чтобы приезжать и любоваться нашими язвами… В этом своя ирония – слышать протесты против прогресса и осовременивания Афганистана как раз от людей, приехавших из развитых капиталистических стран. «Духовная гармония». Они видят живописную сторону нищеты и не хотят видеть голодные глаза детей…

ДОЛИНА КОЛОССОВ

В Бамиан из афганской столицы можно добраться на автомобиле за несколько часов. Я нанял машину и проводника в туристском бюро «Афган-тур», и мы выехали из Кабула, держа путь на север. Не доезжая крутого подъёма к туннелю Саланга, мы свернули на запад, на старую гравийную дорогу, которая до строительства магистрали Кабул – Саланг – Мазари-Шериф в летние месяцы использовалась для связи между севером и югом Афганистана.

Наш путь пролегал по долинам. Жёлтые рощи тополей и чинар были по-осеннему прозрачны. В горных теснинах из боковых ложбин к дороге спускались языки снега. Глинобитные селения, скученные, небогатые, цепью тянулись вдоль долин. Кругом был камень и камень. Природа здесь не мать, а мачеха, и каждый квадратный метр полей отнят у гор с боем. Из поколения в поколение земледельцы отодвигали в сторону большие валуны и отбрасывали мелкие камни, чтобы расчистить небольшой участок, который теперь словно бы окружён невысокими стенами; на многие километры тянули по склонам гор каналы, умело и умно отводя от них арыки. Поля обрабатывали мотыгами или сохой, в которую запрягали осла, лошадь, в лучшем случае пару быков. Долины сделали цветущими крестьяне, которым, чтобы выжить, надо было трудиться и трудиться…

В Бамиан мы прибыли затемно. Меня поселили в киргизской юрте, которая выглядела совсем как настоящая. Каркас из шестов и палок, перевязанных верёвками, был покрыт войлоком. Землю устилали войлочные маты. Но вторая дверца юрты вела в ванную и туалет. Впрочем, ночью от ледяного холода меня спасали лишь толстые шерстяные одеяла и керосиновая печка.

Когда я проснулся и вышел из юрты, брезжил серый рассвет. Напротив террасы, на которой разбиты юрты, в крутом склоне горы смутно вырисовывались гигантские статуи. Волны тумана у ног пока ещё тёмных Будд смешивались с горько-сладким дымом очагов. Люди суетились в глинобитных домах, самый высокий из которых не достигал колена каменного изваяния.

Первые лучи солнца высветили розовыми бликами снежные вершины, окрасили в охристый цвет горный обрыв, большую статую, малую статую. Громче и чище стал шум реки. Растаял туман, рассеялся дым. На дорогах появились путники пешком и верхом на конях и ослах. Но вот луч солнца упал на каменное лицо большого Будды, и на его губах заиграла загадочная, как бы всё понимающая улыбка.

Большой Будда высотой 53 метра, малый – 35. Я ходил у ног статуй, рассматривал в бинокль изящный медальон в индийской манере на верхней арке над головой большого Будды (единственный из сохранившихся), лазил по пещерам. Тысячи их тянутся на километры, и обрывистый склон напоминает пчелиный улей. Некоторые пещеры были заселены хазарейцами. Они встречали гостей дружелюбно.

Я поймал себя на мысли, что не верю своим глазам. В центре Гиндукуша, в долине, окружённой ледяными зубьями хребтов, плодородной, но в общем-то небольшой, возник когда-то мощный, жизнеспособный очаг цивилизации. Бамиан вовсе не был побочным продуктом истории, которая шагала по дорогам и караванным тропам где-то между Индией, Ираном и Средней Азией. Гигантские Будды были одеты в греческие туники, напоминая, что Бамиан сплавил эллинизм и буддизм, соединил древнегреческие и древнеиндийские элементы. От Бамиана потянулись радиальные связи к пещерным буддийским городам Тибета и Гоби, к росписям Аджанты. Буддизм сохранялся в Бамиане ещё в X веке, несмотря на завоевание арабами-мусульманами в VII – VIII веках, и рухнул лишь в XII – XIII столетии.

Статуи Будд возводились многими поколениями. Нужно были высечь из целого утёса нишу и основу будущей скульптуры, обмазать статую глиной, смешанной с соломой, придать им соответствующую форму, покрыть штукатуркой и покрасить, на опасной высоте расписать арки. Видимо, не только приказ и материальное вознаграждение двигали поколениями людей, но и духовный порыв, стремление выразить свои эстетические и этические идеалы на север от Саланга.

Съездить в Северный Афганистан по дороге Кабул – Мазари-Шериф мне удалось лишь через несколько месяцев.

Шоссе, которое советские люди вместе с афганцами проложили через Гиндукуш, действительно дерзкая магистраль. Она взбирается серпентиной по склонам, исчезает в туннелях, ныряет в долины, выбегает на равнины. Величественные пики окружают её. Иногда дорогу стискивают кручи в несколько сот метров высотой, и она словно распирает теснины. Правда, когда подъезжаешь ближе, убеждаешься, что каньоны пропилили за миллионы лет бурные речки, а потом проходами воспользовался человек.

В горах встречаются селения того же типа, что и на Кавказе, в Восточной Турции, Северном Иране. Сакли с плоскими крышами, карабкаясь друг на друга, образуют как бы уступчатые стены крепостей. Дорога вдохнула жизнь в эти селения, окостеневшие в вековой изоляции. Они связались с внешним миром, плоды труда их жителей находят сбыт, а сюда поступают товары из более развитых районов Афганистана.

В этот раз меня больше всего интересовал Балх, расположенный неподалеку от Мазари-Шерифа. Раньше он назывался Бактрией и был одним из величайших городов мира. О нём есть упоминания в «Ведах» и «Авесте». Легенда рассказывает, что в нём за много веков до нашей эры родился Зороастр. Бактрия считалась и родиной древнеперсидского царя Кира.

…Сейчас в Балхе полуразвалившиеся стены, пыльные улицы, корявые деревья, седые старики. В маленьких городах, таких, как Балх, чайхана становится родом клуба. В ней беседуют, играют в нарды, курят кальян. Здесь с удовольствием слушают уличных певцов, исполнителей баллад о любви, о героях конных игр «бозкаши», о халифе Али, который приехал в Афганистан, чтобы убить дракона и совершить другие чудеса. Но в старые легенды всё больше вплетаются современные детали. Сейчас вам расскажут и о новостях, услышанных по радио, и о новых декретах республиканского правительства, и о новых школах, и о собраниях женщин, которые всё чаще появляются на улицах без «бурка». Когда в чайхану в том же Балхе зайдёт рабочий с завода азотных удобрений, ему уступят почётное место, нальют крепкий чай, приготовят самый сочный шашлык и будут слушать его с не меньшим вниманием, чем мудрого старика.

Я был на этом заводе, крупнейшем предприятии Афганистана, который был построен, а ныне расширяется с советской помощью. Если просто назвать его мощность и количество рабочих, значит сказать и слишком много и слишком мало. В мире есть десятки таких заводов, есть и гораздо более крупные. Но мне особенно запомнилась лаборатория, где работают афганские техники в белых халатах. Вчера ещё жители гор, они проводят химические анализы, делают математические расчёты. Не первый раз в истории люди перешагивают через века, но в Афганистане увидишь, что многим, очень многим помогает сделать этот шаг советский человек.

Один из способов познать национальный характер – обратиться к народным играм и развлечениям. Хотя понятие «национальный характер» вряд ли применимо к жителям столь разноплеменной страны, как Афганистан, но их, в частности, объединяет любовь к боям животных – собак, петухов, верблюдов или баранов. Завоёвывает поклонников и футбол, но по-прежнему самый популярный вид спорта во многих районах страны, особенно к северу от Гиндукуша, – «бозкашн» – «козлодрание».

На сей раз я присутствовал на скромном «бозкаши» недалеко от Мазари-Шерифа. Забравшись на холм, мы с группой наших геологов наблюдали яростную и мужественную борьбу. Два десятка всадников сшиблись около тушки козла. Её хватали и роняли. Кожаные плётки секли воздух, коней, людей. Что происходило в кольце, рассмотреть было невозможно, так как клубы пыли окутывали наездников. Но вот из тучи вырвался всадник, овладевший добычей, и устремился с ней по полю. Его настигли. Соперник тоже вцепился в тушку, и вот уже двое, повиснув на стременах, неслись, едва не касаясь земли. Гиканье, свист и топот нарастали, всё громче ржали лошади, всё выше поднимались клубы пыли. Наездникам оставалось промчаться примерно половину дистанции…

Но что это? Почему все замерли и обернулись в нашу сторону? Что могло остановить бешеную скачку в самый азартный момент? Увлечённые «бозкаши», мы не заметили, как сзади к нам по сухой степи подошла буровая вышка, тоже окутанная пылью. Ошпаривая коней нагайками, несколько сот всадников – и участники, и зрители – разом устремились навстречу невиданному зрелищу. Горячие кони взлетели на холм и замерли рядом с нами. «Нефтяники, нефтяники», – прошелестел по нестройным рядам радостный шёпот узнавания. Мощные тракторы тянули за собой «колесницу» – нефтяную вышку на катках. За рычагами сидели русые ребята с севера и местные водители, похожие на конников, как родные братья. Наши геологи вместе с афганцами нашли на севере страны нефть и газ и продолжали разведывательное бурение.

В Мазари-Шерифе я сел в самолёт Як-40 местной авиакомпании, направлявшийся в Кабул. Со мной было несколько по-европейски одетых афганцев, группа американских туристов – пожилых бакалейщиков и старых дев, и два наших археолога, которые раскапывали памятники древней Бактрии. Устав за утомительную поездку, я намеревался немного вздремнуть, но тут выяснилось, что лётчики нашего самолёта обучались в Советском Союзе: при проверке билетов они с явным удовольствием приветствовали нас троих по-русски. В полёте они пригласили меня в кабину, и мы прослушали прогноз погоды, переданный из Ташкента и составленный с помощью советских метеорологических спутников Земли. Мы летели над заснеженными горами и сухими степями. Где-то внизу шли караваны, в палатках кочевников жались к костру люди, а в глинобитных постоялых дворах бородатые торговцы сидели на ватных одеялах, скрестив ноги, и пили из пиал чай. На земле жизнь человека пока больше вращалась вокруг насущных проблем – пищи, крова, тепла, продолжения рода.