ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО
229. БИБЛИОТЕКА. СТАТЬИ.
ГЛАВНАЯ ТАЙНА «ГИДРОПРЕССА»
Владимир ГУБАРЕВ.
«Наука и жизнь» № 12/ 2005.
Максим Горький, как истинный провидец, выразился очень точно: «Наука становится нервной системой нашей эпохи». Время не только подтверждает верность его слов, но и делает их год от года актуальней. Это ярко видно на примере опытного конструкторского бюро «Гидропресс», судьба которого неразрывно связана с главными заботами страны, с надеждами общества. Ещё вчера о нём знали лишь избранные: секретное КБ не имело права на открытость. К счастью, времена меняются, и у нас есть возможность рассказать об уникальном предприятии, которым по праву гордится Россия.
ПОКЛЕВКИ НА ПАХРЕ
Моё детство прошло в Подольске. Сразу после войны дед купил здесь крошечный домик, в котором пытался собрать свою многочисленную семью, разбросанную войной по разным уголкам страны — от Ферганской долины до партизанских землянок в Белоруссии. Сделать ему это не удалось, потому что младший сын добывал уран в Средней Азии, средний отлёживался в госпиталях после трёх ранений, а старший, мой отец, служил в Германии, охраняя небо советской зоны оккупации от недавних союзников, ставших в одночасье «потенциальными противниками».
В общем, с дедом жили дочери да мы с матерью — отец не имел права «выписать семью», так как его авиачасть считалась боевой. Когда Сталин приказал «перекрыть» воздушные коридоры, соединявшие Западный Берлин и западные зоны оккупации, в небе Германии началось прямое противостояние авиаций бывших союзников. Отец об этом никогда не рассказывал, но орден Красного Знамени, полученный за выполнение приказа, говорит о многом...
Забот у нас в ту пору хватало. И одна из них — ловля рыбы на Пахре. Самые уловистые места были у железнодорожного моста. Там всегда крутилась крупная плотва, и десяток вполне приличных рыбин неизменно оказывались на сковородке у бабушки. Послевоенные годы были голодными, а потому рыбацкие успехи внука её радовали.
Однажды на тропе к реке появились люди в военной форме. А затем мы их встретили и у моста. Ещё несколько раз нам удавалось прорваться к любимым местам у реки, но вскоре там поставили охрану.
Теперь мне кажется, что именно тогда кончилось детство... Лишь спустя полвека я узнал, почему так резко поменялась обстановка на окраине Подольска. А с ней и история города.
28 января 1946 года И. В. Сталин подписал Постановление СНК СССР № 229 - 100 сс/оп «О проектировании и подготовке оборудования Горно-обогатительного завода». В этом совершенно секретном (особая папка) документе речь шла о создании первого промышленного реактора на Урале. Говорилось там и о том, что при Подольском машиностроительном заводе им. Орджоникидзе следует организовать «Особое конструкторское бюро по конструкциям гидропаропрессового оборудования» (сокращённо ОКБ «Гидропресс» НКТМ)».
ЧЕТЫРЕ КОМНАТЫ НА ВТОРОМ ЭТАЖЕ...
Самая большая из четырёх комнат, выделенных ОКБ, предназначалась для режимного отдела с архивом. За обеспечение секретности отвечала А. В. Федотова. Её не раз награждали, что среди работников «органов» случалось не часто. И тут Федотова взялась за своё дело рьяно и привычно: наверное, именно этим объясняется, что ни одна из разведок западных стран так и не узнала, чем именно занимаются сотрудники ОКБ, носящего весьма непривычное название «Гидропресс».
В отдельной комнате разместился главный конструктор Борис Михайлович Шолкович, а в двух оставшихся — остальные сотрудники конструкторского бюро. Одно из первых заданий — участие в разработке реактора для получения плутония. Впрочем, сотрудники не догадывались о том, что именно они создают.
Из хроники событий: «Первые стенды размещались прямо на конторских столах, а эксперименты, случалось, проводили в трёхлитровой банке с водопроводной водой. Стенд теплопередачи стоял в коридоре. В скором времени появилось отдельное стендовое помещение в здании демонтированной трансформаторной подстанции у кузнечного цеха. Туда подвели воду и пар от заводской котельной и создали гидравлический стенд с двумя центробежными насосами и баком запаса воды. Впоследствии здесь проходили испытания семитрубной модели испарителя низкого давления и других элементов различного теплообменного оборудования для тяжеловодных реакторов. Испытывали также модель установки для транспортировки облучённых урановых блочков на заводах по переработке урана».
Дорогу вперёд приходилось «нащупывать» очень осторожно: ведь инженеры впервые имели дело с радиацией. Да и конструктивные особенности будущего реактора не были ясны, поэтому конструкторы «Гидропресса» получили распоряжение просчитать вариант «горизонтального» реактора, подобного тому, что начал работать под трибунами чикагского стадиона. Не ведали конструкторы, что чертежи реактора добыты разведчиками, среди которых будущий наш академик Бруно Понтекорво. Кое-какие данные предоставил сам И. В. Курчатов.
Академик Н. А. Доллежаль любил повторять, что не всегда разведка помогала делу, а частенько вводила учёных и инженеров в заблуждение. В наших беседах он подробно рассказывал о том, как появилась у него идея «вертикального» реактора: всё оборудование размещать над реактором, работы вести сверху, а не сбоку, как это делали американцы. Н. А. Доллежаль очень гордился, что придуманный им вариант оказался намного эффективней американского. Великий конструктор и учёный поначалу не подозревал, что «горизонтальный» вариант тоже разрабатывался, и делали это инженеры «Гидропресса».
В незримом соревновании по созданию реактора для производства плутония победил коллектив, возглавляемый Доллежалем. Это был единственный случай, когда «Гидропресс» оказался вторым...
«ДЛЯ МЕНЯ "АЛЬФА" — ЭТО НАЧАЛО...»
В своей жизни Василий Васильевич Стекольников давал интервью лишь однажды. Да и то в Америке. По приезде главный конструктор «Гидропресса», естественно, оказался в центре внимания не только коллег, но и журналистов. Одному из них удалось «разговорить» Стекольникова. На следующий день интервью опубликовали, и, к своему удивлению Василий Васильевич прочел там то, чего не говорил! Тогда он заявил: «Больше никаких интервью!» и с тех пор в контакт с журналистами не вступал.
У нас с ним сложились иные отношения. Несколько раз мы вместе бывали на атомных станциях, на различных конференциях, разговаривали о житье-бытье, иногда вместе поднимали по чарке водки. Но об интервью я не просил его ни разу, и в конце концов Стекольников не выдержал: «А почему?» Я честно признался: мол, не хочу омрачать наши добрые отношения. Он довольно хмыкнул и к этому вопросу уже не возвращался. Но тут случился юбилей «Атомэнергоремонта» — организации, которая выполняет, пожалуй, самые сложные и опасные работы на АЭС. Юбилей отмечали на теплоходе, где судьба вновь свела меня со Стекольниковым. Мы много времени проводили вместе, и в конце концов Василий Васильевич «раздобрился» — согласился поговорить откровенно и о проблемах, связанных с атомной энергетикой, и о своей работе в ней.
Вскоре Василия Васильевича не стало... Таким образом, эта беседа оказалась единственной...
Я спросил его:
— Кто вы, Василий Васильевич?
— Интересный вопрос... Но я и сам не знаю: толи русский, толи вепс... Это те, кого Чингисхан не завоёвывал. Предки из-под Пскова, из тех мест, которые всегда считались истинно русской землей. Там наша деревня. Я долго не мог туда поехать, некогда было, а затем всё же добрался — красивейшие пейзажи!.. Но вас не это интересует, поэтому отвечу прямо: с 1962 года я был главным конструктором «Гидропресса», ну и директором одновременно. За 30 лет всё сделал своими руками. Сейчас фирма выглядит весьма представительно: производственных площадей только 48 тысяч квадратных метров, 19 стоквартирных домов, два детских сада... Настоящая была работа!
— Странное название «Гидропресс»... Почему?
— Условное... Точнее — секретное. Такими мы были с 46-го года, когда начали заниматься реакторами. Если говорить о «сухом остатке», без мелочей, то это ряд исследовательских реакторов, парогенератор для первой в мире АЭС, затем парогенераторы для сибирских комбинатов — в Красноярске и Томске, потом ВВЭРы — водо-водяные энергетические реакторы, ну и три модификации реакторов для военных моряков — американцы называли их «Альфа». У них тогда даже в Конгрессе суматоха началась: почему русские опередили? Кстати, за эти реакторы мне Героя Соцтруда дали.
— Как вы стали главным конструктором? Только начните с «нуля».
— Окончил техникум в Калинине. Меня всегда влекли тепловозы, паровозы. В институт на тепловой факультет я пошёл по иной причине: стипендия там была выше, а я к тому времени остался один — мать и отец умерли. Так что по своему образованию я — котельщик. После института направили в ЦКБ нефтеаппаратуры, в Подольск. Нас не спрашивали — тогда нужен был керосин для реактивной авиации. Начали мы чертежи чертить. Ребята, начальники отделов, попались хорошие. Первое, что сказали: «Забудь о том, чему учили! Голова есть — вот ею и думай!» В отделе мы по два университета закончили. Нет, не преувеличиваю! В ноябре 1954 года после двухмесячной проверки меня перевели в «Гидропресс». Правда, он тогда без названия был — просто предприятие под номером. Сразу сделали старшим инженером, зарплату положили большую — 180 рублей. Почему-то стал быстро расти — вскоре назначили уже начальником отдела.
— А какая была первая работа?
— Каналы для расхолаживания на подводных лодках. Я кое-что придумал новое, и мне сразу премию дали. Хотя, честно говоря, меня эта тематика особо не интересовала. Однако существовало понятие «надо», поэтому делали всё, что требовалось. А вообще-то первая моя конструкция — колонна для нефтеперегонки высотой 28 метров. Нужно было рассчитать её устойчивость, кольца жесткости и так далее. Я всё по формулам рассчитал, а потом смотрю — что-то нетак. Ну и кое-что добавил от себя. Оказался прав!.. Нет, не перестраховка это, а инженерная интуиция. В нашем деле без неё не обойдешься... В те времена мы «хулиганили». Трубу для нефтеперегонного завода сделали, метров сорок высотой. Новую развертку ей придумали, большая экономия металла получилась. А всё почему? Мало получали, вот на рацпредложениях, то есть премиях, и держались в молодости. Стереотипов не было в голове, все время хотелось новое придумать. Потом это очень пригодилось в настоящей конструкторской работе.
— И время такой работы пришло?
— Конечно. Атомная подводная лодка. Семнадцать лет жизни. Представляете, сколько начальников прошло?! А неприятностей?! То вибрации, то перевес... Но всё-таки добились! Кровью и потом она нам досталась. Когда спускали — плакали. Не я один — многие. То ли от счастья, толи от пережитого... Снег шёл, ночь — это чтобы враги не засекли! — а мы лодку спускаем на воду и плачем. Я никогда раньше об этом не рассказывал, никому — даже жене, а вам говорю, чтобы вы поняли, как тяжко достаётся звезда Героя. Может быть, кому-то и доставались звёзды даром, а нам, конструкторам и учёным, каждая стоила многих лет пота, инфарктов, боли, бессонных ночей и всего, чего мы сами себя лишали в жизни, чтобы сделать то, что необходимо стране, народу.
— А почему так трудно было эту лодку делать?
— Конкуренция большая. Другие главные конструкторы — академики, Герои — разрабатывали свои проекты. К их мнению очень прислушивались, а тут какой-то Стекольников... Надо было доказать, что мы вместе с научным руководителем — Физико-энергетическим институтом — придумали лучше.
— Нечто принципиально новое?
— Конечно. Одно дело, когда для охлаждения используется вода, а у нас совсем новое — жидкий металл. Компактная установка, бесшумная и большой мощности. Совсем иной реактор. И лодка получилась «чистая», её в любом порту принять могут. Гамма-излучения нет, только альфа-активность у нас: газетой накроешь, и уже безопасно.
— Аварии были?
— Ну, как без них... Но если сегодня авария, то назавтра я туда лез сам: что случилось? Но это только в нашем реакторе возможно, у конкурентов внутрь не сунешься.
— Гражданскими реакторами занимались как бы по совместительству?
— На свой «личный счёт» я записываю кипящий реактор ВК-50 — его целиком наш отдел делал. Компактный реактор получился... Лодочный — «120-й заказ»... Парогенераторы для АЭС в городе Шевченко и теплообменники тоже... Парогенераторы для БН-600 в Белоярске... ВВЭР-440, ВВЭР-1000 и ещё кое-что... И всем этим я горжусь, не зря всё-таки сорок лет оттрубил в атомной промышленности.
— Чем отличается конструирование реактора, к примеру, от создания автомобиля?
— Фактически ничем. Законы физики, механики — одни. Единственная особенность именно ядерной части — это остаточное тепловыделение, то есть после остановки реактор продолжает ещё очень мощно выделять тепло. Обычную печку остановил, через час-другой она станет холодной, а реактор ещё сто лет будет «тёплым». А во-вторых, остаточная энергия чрезвычайно велика, и ею надо управлять.
— Я думал — радиация?
— Радиационная опасность, безусловно, есть. Это реальность, с которой надо считаться и которую обязательно надо учитывать. Однако законы физики действуют, значит, мы обязаны их не бояться, а знать и учитывать. Для того наука и существует. Надо создавать надёжные конструкции. Вот, к сожалению, сейчас я пришёл к выводу, что мы не можем видеть деградацию материала во времени. Нет такой науки. Я назвал бы такую отрасль «жизнь материалов». Почему графит только сорок лет работает? Материалы, как и люди, стареют и выходят из строя. Семьдесят лет живём, а двести не получается. Почему? Нет ответа пока на этот вопрос. И для человека, и для материала.
— Вы забыли о Чернобыле. Разве не безопасность главное в атомной энергетике?
— Моей вины в Чернобыле нет... Беда большая случилась в Чернобыле, очень большая, но нельзя спекулировать на трагедии, нельзя!
— Вы говорите о последствиях, а я имею в виду причины аварии!
— Это было хулиганство. То же самое, что ехать на автомобиле без тормозов. Один раз удастся добраться до дома, но в следующий раз обязательно попадёте в катастрофу. К сожалению, атомщики частенько ездили без тормозов, надеясь, что всё обойдется. Для меня ясно: виновны те, кто управлял реактором в Чернобыле. Тут и спорить не следует. Но и сам реактор, конечно, имел крупные недостатки. Когда аварийные стержни сбросили, вместо того чтобы «захлопнуться», реактор начал «разгон». Здесь вина конструкторов и учёных, и это нужно признать. Но главное всё-таки: нельзя так небрежно обращаться с реактором. Это ведь динамит.
— С вами такое возможно?
— Нет.
— Как вы думаете, что будет с атомной энергетикой через пятьдесят лет?
— Я думаю, что «быстрые реакторы», которые сами воспроизводят топливо, займут должное место в энергетике. А вот насчёт термоядерных установок есть сомнения. Очень сложно с материалами, не всё получается. Плюс к этому, в атомной энергетике сделано очень многое: создана необходимая база—от разведки урана до разнообразных установок. И, на мой взгляд, это заслуга Ефима Павловича Славского, который много лет руководил нашей атомной промышленностью и который умел думать о будущем.
— Атомная структура сейчас разрушается?
— Делается большая глупость. Не по-хозяйски живём и работаем. Конечно, вопрос вопросов — безопасность. Хотя если задуматься, то вероятность разбиться в автомобиле или утонуть намного больше, чем пострадать от атомной энергетики. Это люди должны понимать, тогда они будут способны сделать верный выбор.
— Будучи главным конструктором, вы часто использовали «дубинку»?
— Бывало... Своего близкого товарища пару раз до слёз доводил. Я говорю: сделай то-то и то. А он в ответ: не моё, мол, дело, а начальника другого отдела. Я настаиваю, а он не соглашается. Тогда я ему объясняю — а мы друзья! — что не могу работать с человеком, который мне не подчиняется, и потому освобождаю от должности.
— И освободили?
— Конечно. Все его защищать, оправдывать. Потом он пришёл ко мне, расплакался. Я приказ порвал.
— Что-то плакали вы частенько...
— Нервы на пределе были не годами, а десятилетиями!
— Совесть за друга мучает до сих пор, не так ли?
— Нет его уже в живых... Не мог я поступить иначе, потому что дисциплина в нашем деле необходима. И ответственность тоже, а посему приказы главного конструктора надо выполнять.
— Вы побывали на Западе. Если сравнивать их и нас, кому вы отдали бы предпочтение?
— Мы начинали проектировать реакторы буквально с нуля. Ну, по крайней мере, я. Человека четыре знали, что нужно делать, — Курчатов и его ближайшие соратники. Они, как учёные, всё подсчитали, а нам надлежало делать конкретные конструкции. Со временем пришёл опыт и более глубокое понимание тех процессов, что идут в реакторе... Наши учёные и конструкторы ни в чём не уступают западным, которые прошли тот же путь, что и мы. В чём-то они добились успехов, опередили нас, но есть немало областей, где им приходится учиться у нас. Так что преклоняться перед Западом я не могу и не хочу. Сотрудничать на равных мы с ними будем, от этого польза всем, ну а если кто-то доказывает, что они лучше или мы, то такие люди никакого отношения к науке и технике не имеют. Чаще всего так рассуждают политики. Причём плохие. Я знаю точно: в истории развития атомной энергетики за десятилетия мы никому и никогда не уступали. Этим имеем право гордиться, и голову посыпать пеплом нам не следует.
АТОМНЫЕ ЖЕМЧУЖИНЫ
Однажды в Голливуде я разговорился с известным режиссером, с которым мы начинали работать над фильмом. Он сказал мне так: «У нас не принято говорить об успехе или неудаче. Мы прекрасно понимаем, что производим продукцию, именуемую кинофильмами. Поток их огромен, остановить его невозможно. Это песок. Мы сообща производим столько песка, что его хватит на все пляжи Западного побережья. По этому песку приятно ходить, на нём хорошо лежать и загорать. Но иногда в этом песке можно найти жемчужину. Это и есть высшие достижения американского кино. Мы стараемся сделать жемчужину, хотя чаще всего получаем песок...»
Я вспомнил эти слова, когда детально познакомился с той продукцией, которую выпускает ОКБ «Гидропресс». К счастью, для атомной промышленности он производит в основном «жемчужины».
Всего несколько фактов.
В ОКБ было создано большое количество проектов различных установок и оборудования, в том числе для промышленных реакторов Томского и Красноярского комбинатов, первой в мире АЭС в г. Обнинске, установки с водо-водяными энергетическими реакторами (ВВЭР) для АЭС различной мощности, установки с реакторами на быстрых нейтронах с натриевым теплоносителем (БН), оборудование для установок с реакторами канального типа (РБМК), ядерные энергетические установки для подводных лодок с использованием в качестве теплоносителя сплава свинец — висмут, кипящие реакторы (ВК) и многие другие. Реакторные установки, созданные в ОКБ «Гидропресс», работают не только в России и странах СНГ, но и в Финляндии, Болгарии, Венгрии, Словакии, Чехии...
В 60-е годы широко развернулось международное сотрудничество ОКБ «Гидропресс» с зарубежными странами. За рубежом было построено 27 блоков с реакторами ВВЭР. Работы по сооружению АЭС в Финляндии означали прямой контакт с капиталистическим миром, то есть с мировым рынком. Успешная эксплуатация АЭС «Ловииза» подтвердила высокий уровень разработок ОКБ «Гидропресс».
ВРЕМЯ СОМНЕНИЙ И НАДЕЖД
В нашей долгой и обстоятельной беседе с директором — генеральным конструктором ОКБ «Гидропресс» доктором технических наук Юрием Григорьевичем Драгуновым мы говорили в первую очередь о тех проблемах, которые приходится решать сегодня. Наш разговор я начал так:
— О вашем ОКБ ходят две легенды. Первая: один олигарх решил вас купить. Однако он узнал, что вы не принимаете участия в создании ядерного оружия, и потому потерял всякий интерес. Другая легенда прямо противоположная. Мол, олигарх узнал, что вы были связаны с созданием оружия, испугался и решил не связываться с вами. Есть ли у этих легенд хоть какая-либо основа?
— Истина всё-таки в ином... Один крупный предприниматель уже купил ряд предприятий атомной промышленности. Однажды он собрал у себя всю «команду», с которой работал, и спросил, что нужно сделать, чтобы «атомная часть бизнеса» работала эффективно и давала прибыль. И большинство специалистов ответили ему: надо купить «Гидропресс». Пошла «волна», в моём кабинете побывали многие люди, которые выясняли, как можно приватизировать «Гидропресс». Побывал здесь и один из олигархов. Вёл себя как хозяин. Начал говорить о том, что обещал Путину выиграть тендер в Финляндии на строительство АЭС. Я популярно объяснил, что это сделать не удастся, так как нет документации. «А китайская у меня есть!» — заявил он. Пришлось объяснять, что в Финляндии нужно иное. Мы ведь профессионалы и прекрасно знаем, что необходимо в Китае, а что в Финляндии. По-моему, тогда он задумался. Мне показалось, что впервые...
— Минутку! Насколько я помню, в Китае атомную станцию строи! Россия. Или уже наши олигархи?!
— Олигархи. Парадокс в том, что сегодня в Китае и Индии строят АЭС не государство, не Минатом России, а они. Бюджетные деньги передаются олигархам, и они реализуют их на внешнем рынке.
— Но ведь это запрещено?!
— В России, к сожалению, законы создаются для того, чтобы их обходить! Есть такая организация — «Атомстройэкспорт», именно она подписывает контракты на строительство АЭС в Индии и Китае. Это акционерное общество. Тот, у кого контрольный пакет акций или их достаточно большое количество, тот и владеет предприятиями. В общем, через цепочку разных фирм дело организовано сегодня так, что все находится в руках олигархов. Точнее, одного из них.
— Имеет смысл называть его имя?
— Думаю, он в рекламе не нуждается... Человек он, безусловно, пробивной и энергичный, но совершает одну крупную ошибку: не считается с интересами Минатома России, а также с теми специалистами, которые там работают. Он явно недооценивает роль научных и опытно-конструкторских работ, их ценность. Впрочем, это естественно: когда речь идёт о прибыли, то она становится выше, если не учитывать затраты на науку и создание новой техники. А проектные и конструкторские работы при создании АЭС весьма значительны, и без них обойтись невозможно.
— Мне кажется, для очень многих ваша информация прозвучит сенсационно! Как известно, уже несколько лет Минатом России убеждает общественность, что контракты на строительство АЭС в Индии и Китае — крупный успех России на мировом рынке и что нас ожидают большие прибыли. На самом деле прибыли получат олигархи, потому что они начинают потихоньку вытеснять Минатом РФ с рынков. Следовательно, как и нефть, вскоре наш уран будет под их контролем?!
— К сожалению, этот процесс идёт весьма интенсивно. Наше основное богатство — компьютерные коды. В них — проекты, результаты экспериментов, поиски и решения, то есть всё то, что накапливалось в ОКБ добрых тридцать лет. В них — талант конструкторов, ноу-хау, оригинальные решения и так далее. И как вы думаете, сколько же это стоит? Ответ из «команды» олигарха был краток: «Всё это ничего не стоит, так как достаточно переписать данные на лазерный диск — и можно ими пользоваться!» Это иллюстрация подхода к науке и новой технике, отношения к интеллектуальной собственности. Когда говорят о том, что мы переживаем «время дикого капитализма», то это, на мой взгляд, звучит слишком мягко. На самом деле по отношению к науке — это «время дикого бандитизма», так как труд исследователя и конструктора оценивается грошами. Гораздо ниже, чем труд охранника и секретарши в офисе.
— Так пусть они и создают проекты АЭС для олигархов!
— Судя по всему, к этому мы и идём... По мировым данным, где-то порядка 10 — 15 процентов средств при создании АЭС уходит на проектные и конструкторские работы. Расходы на науку подчас определить намного труднее. У нас же считается, что наука — дело государственное, а следовательно, учёным платить не надо. И это одна из причин того, что в России наука оказалась на задворках. Но мы в «Гидропрессе» согласиться с таким положением не можем!
— Но разве вас не хотели купить?!
— Это сделать трудно. Хотя бы потому, что у нас средняя зарплата самая высокая в Минатоме и в городе Подольске. В городе мы на втором месте по выплате налогов, а мы ведь не завод, не нефтяная фирма, а проектно-конструкторская организация!
— ОКБ «Гидропресс» — государственное учреждение, даёт денег в казну гораздо больше, чем приватизированные предприятия?! Зачем же в таком случае вас продавать?!
— Кое-кто в правительстве считает, что унитарные предприятия в принципе не могут работать эффективно, а потому все они подлежат приватизации. Это принципиальная политика экономических реформ. Исключений быть не может — так считают реформаторы. А мы вдруг стали «исключением»! Хотя, на мой взгляд, дело в нормальной организации труда и в нормальной его оплате. Нам удалось избежать приватизации, так как ОКБ «Гидропресс» отнесено к предприятиям оборонного комплекса.
— Значит, теперь могу задать такой вопрос: каким образом вы зарабатываете хорошие деньги?
— Итак, о деньгах. У меня довольно сложные отношения с «Атомстройэкспортом», так как я ценю работу наших сотрудников. Как правило, они предлагают ту или иную работу сделать задёшево, но я не соглашаюсь. У нас люди высокой квалификации, профессия уникальная, а потому и цена работы высокая.
— Но могут найти и других?!
— Нет, не могут, потому что сегодня ни одна фирма в мире не делает столько зарубежных проектов, как «Гидропресс». Обращаются именно к нам, так как качество работы специалистов и их профессионализм хорошо известны. У нас огромный объём работ в России по достройке новых блоков водо-водяных реакторов (ВВЭР) и по продлению срока службы реакторов первого поколения. Таким образом, на сегодняшний день только мы занимаемся ВВЭРами, только у нас находятся соответствующие специалисты, у нас необходимая документация — почему же здесь должны получать нищенскую зарплату?! Любой бизнес, даже тот, который так распространён в России, подразумевает, что уникальные вещи на рынке стоят дорого. Отсюда и соответствующая оплата труда сотрудников.
— Если сравнивать Запад и нас, велика ли разница в оплате за один и тот же труд конструктора?
— Цифры просто несоизмеримы! И что греха таить, новые проекты для России мы делаем за те деньги, что зарабатываем за рубежом.
— А что же правительство России, не платит?
— Платит, но очень и очень мало. Мы отстояли хорошие цены по Китаю и Ирану, и это дало возможность вести работы по российским проектам.
— Неужели только на этом зарабатываете деньги?
— Не только. Документация, сколь бы высокого качества она ни была, не может полностью обеспечить КБ или НИИ. За неё платят, во-первых, мало и, во-вторых, с большим опозданием. И поэтому мы определили для себя иной путь, как мне кажется, нашли принципиально новое решение, определившее судьбу «Гидропресса». У всех нас, главных конструкторов, была производственная база для создания испытательных стендов. Станки конечно же устарели, оборудование тоже, так как они появились у нас лет тридцать назад. Мы поставили перед собой задачу модернизировать производственную базу для того, чтобы изготовлять оборудование для атомных станций. За прошлый год мы отгрузили 135 приводов системы управления и защиты для АЭС в Иране. Что такое привод? Изделие весом полтонны, в него входит 850 деталей. Это наукоёмкое, необычайно сложное, а следовательно, и дорогое оборудование. Именно оно даёт нам независимость от бюджетного финансирования. Повторяю: труд высшего качества! Причем мы не только изготовляем приводы, но и обеспечиваем их запасными частями, как говорится, «сопровождаем изделие». И это работа на многие годы. Думаю, что выполнение таких заказов обеспечит нам стабильность на ближайшие десять лет.
— Но вы же не одиноки на этом рынке, не так ли?
— Была жесточайшая конкуренция с Ижорским заводом. Причём они вели не совсем честную борьбу: пытались сбить цены в Китае, обещая, что сделают приводы дешевле! Мне было понятно, что собьют цены на приводах, но добавят деньги на корпусе реактора — там ведь конкурентов у них нет.
— Простите, что перебиваю. Но разве производство реакторов в России находится в частных руках?
— Да, это так. Правда, весь топливный цикл у государства. А без урана реактор — всего лишь «железная бочка», или «котёл», как говорили раньше.
— Но без «котла» уран — тоже всего лишь металл!
— Так уж получилось. Развал многих институтов и КБ произошёл как раз потому, что они не смогли адаптироваться к новым условиям. Меня назначили директором и главным конструктором в то время, когда «Гидропресс» был в долгах, народ разбегался. Возникло множество малых предприятий — это типично для современных институтов, и каждое старалось выжить. Нам удалось сконцентрировать всё в одном месте, перестать разбазаривать и продавать по дешёвке документацию, организовать своё производство. Меня поддержали, так как коллектив понял: это единственный выход из кризиса. Конечно, пришлось освободиться от людей, живущих старыми представлениями, омолодить руководящий состав, и сегодня есть единая команда, которая и ведёт «Гидропресс» в будущее.
— Проблемы с кадрами есть?
— Нет. Мы не можем принять всех желающих.
— И нет ощущения безнадежности, мол, атомная энергетика бесперспективна — об этом много лет трубили все средства массовой информации?
— Мне кажется, что прошла кампания дискредитации одной из самых передовых отраслей в России. Все, что происходило вокруг АЭС, я воспринимаю именно так. Газовый и нефтяной бум скоро кончится. Думаю, уже к середине этого века. И что тогда делать людям? Единственный выход — атомная энергетика. Мы уже привыкли к благам цивилизации. Телевизор при свечах не посмотришь...
— Вы ощущаете, что атомная энергетика вновь начинает возрождаться: после великого спада начинается новый подъём?
— После Чернобыля пошёл распад, но сейчас он остановился. Понемногу начинаем подъём. Теперь мы уже чаще говорим о будущих блоках, о том, что на втором в Ростове надо реализовать одни идеи, на пятом и шестом блоках в Балакове — другие. Это отрадно.
— Меня интересует одна проблема, которая сыграла роковую роль в Чернобыле. Вы занимаетесь водо-водяными реакторами. Они стоят на подводных лодках. При катастрофе «Курска» сработала аварийная защита, хотя судьбу лодки решали мгновения. Таким образом, ещё раз подтвердилось: ВВЭРы очень надежны. Почему же на лодках ставили безопасные реакторы, а на АЭС нет?
— Я заканчивал физический факультет МГУ. Мне как физику было ясно, что РБМК (поясню, что это сокращение означает «реактор большой мощности канальный») использовать на АЭС недопустимо. Но в те времена сталкивались разные интересы. Опыт эксплуатации военных реакторов свидетельствовал, что на них можно работать надёжно. Впрочем, и там случались аварии, возникали чрезвычайные ситуации, но о них ничего не было известно. Вот и создалась иллюзия, что военные реакторы можно использовать для атомных электростанций. Это и стало стратегической ошибкой.
— А почему не ВВЭРы? - Тормозило машиностроение. Корпус реактора — толстостенный сосуд. Освоить их производство было нелегко, и на это потребовались годы. В своё время я был на Ижорском заводе, следил за изготовлением корпуса реактора. Уже после гидравлических испытаний начали мы его «обстукивать». И вдруг вижу: вываливается из корпуса четвертушка кирпича. Этот случай я запомнил на всю жизнь. Естественно, мы контролируем процесс изготовления реактора. Наши конструкторы должны быть очень внимательны, чтобы «кирпичи» вываливались при изготовлении оборудования, а не во время работы реактора.
Недавно в правительстве заинтересовались: а чем же именно занимается ОКБ «Гидропресс», почему год от года его работа улучшается, а конкурентов, даже на Западе, нет? Почему-то эти данные потребовались весьма срочно. Неужели грядет новый этап приватизации?!
Впрочем, времена уже иные. По крайней мере, так мне кажется.
Крошечный фрагмент из записки генерального директора «Гидропресса» Правительству России я всё-таки приведу. Так, на всякий случай, чтобы предотвратить новые попытки отнять у государства то, что принадлежит ему по праву. Наше атомное будущее выглядит так: «Сейчас коллектив работает над новыми проектами реакторных установок ВВЭР, обладающих более высокой безопасностью, так как в них применены пассивные системы отвода остаточного тепла без вмешательства операторов и без необходимости срочного включения резервных систем энергообеспечения. Эти энергоблоки рассчитаны на электрическую мощность 640, 1000 и 1500 мегаватт. Эти проекты предложены заказчикам из СНГ, Китая, Ирана, Индии, Финляндии, с которыми деловые отношения существуют на основе уже заключенных межправительственных соглашений».
г. Подольск, 2005 год.