ЗАРИСОВКИ к 7-му АРКАНУ ТАРО
183. БИБЛИОТЕКА. СТАТЬИ.
Метаморфозы зла
Образ врага в немецком и советском плакате
Клаус ВАШИК, доктор философии, научный сотрудник и управляющий делами Института русской и советской культуры им. Ю. М. Лотмана Рурского университета (Вохум)
Ж. «РОДИНА» № 10/2002
Во времена национал-социализма и сталинизма степень радикальности в изображении идеологических противников достигла апогея. Представление «другого» агрессивным противником и злейшим врагом — продукт длительно живущих предрассудков, которые отражаются в образных традициях обществ.
Хотя во время Первой мировой войны Францию и называли «заклятым врагом» Германии, никогда не оспаривалось, что этот западный сосед — культурная нация с давними европейскими традициями. Россия же, напротив, воспринималась определёнными кругами в Германии бескультурной, агрессивной и чуждой страной, не имеющей ничего общего со странами Европы. И царская Россия, и Советский Союз считались не только опасными, но и в культурном отношении неполноценными. В то же время существовал страх перед масштабами и мощью этой страны, а также стремлением русских к завоеваниям. Национальные предрассудки находили отражение в книгах прибалтийских немцев, изданных в конце XIX столетия, а также в школьных учебниках, в которых можно было прочитать следующее: «Российские племена являются полуазиатами. Их дух несамостоятелен, понятие истины у них заменено верой, им чуждо стремление к познанию. Раболепство, продажность, нечистоплотность — это чисто азиатские свойства» (1908). В пропагандистских листовках Первой мировой войны особенно подчёркивались такие черты русских, как «жестокость», «бессовестность» и «свирепость». «Русский характер отличается в первую очередь контрастом меланхолии с чисто славянской добродушностью и жестокими кровожадными инстинктами...» (1916).
В духе подобных националистических и расистских предрассудков, распространённых в Германской империи, считающей себя колыбелью западноевропейских культурных традиций, Россия представлялась на плакатах Первой мировой войны олицетворением смерти и разрушения. Если сначала политическое руководство, исходя из военных и внешнеполитических причин, вполне одобряло Октябрьскую революцию, то ситуация мгновенно изменилась в связи с революционными событиями в Германии 1918 - 1919 годов. В этих условиях новое ужасающее изображение Советской России как «азиатской орды» «сумасшедших убийц» приобрело особую актуальность в деле предотвращения «большевистской мировой революции».
«Большевики уничтожают памятники культуры, музеи, архивы, плоды человеческого труда. В них живёт ненависть к нашей западноевропейской культуре, выразившаяся в уничтожении высшего образованного слоя общества. <...> С этой точки зрения весь этот большевизм не что иное, как очередная монгольская угроза, повторение монгольского нашествия, которое уже раз когда-то потрясло и поставило на грань гибели арийскую расу и арийско-германскую культуру». Из этой аргументации, в которой прослеживаются почти все характерные черты нацистского расизма, вытекал вывод о необходимости борьбы против большевизма. Обладая в 1920-е годы уже опробованными в Первую мировую войну моделями образов врага, национал-социалисты вернулись к ним в 1930-е и во время Второй мировой войны.
Антигерманские образы врага в дореволюционной России почти не были распространены в плакате. Германия длительное время служила для России положительным культурным ориентиром, немецкая культура и немецкий язык были значимы для дореволюционной интеллигенции. В русском лубке в годы Первой мировой войны карикатурно изображались немецкие солдаты, и прежде всего кайзер Вильгельм II. Лубочные по стилистике работы Малевича, Лисицкого, Шагала, Маяковского не преследовали агитационные цели и не были направлены на создание наводящих ужас образов врага; противника лишь выставляли на посмешище, он был для зрителя объектом юмора, а не предметов фанатичной ненависти.
В противоположность немецкому плакату русская изобразительная традиция основывалась на утрировании иронических и карикатурных признаков, что было питательной средой для развития раннего советского плаката. Вскоре после Октябрьской революции в советском плакате сформировался образ врага, обусловленный политическими и идеологическими причинами. Он был полностью направлен против капитализма, против интервенции со стороны Антанты. Если плакаты периода Гражданской войны преследовали цель вызвать чувство ненависти к противнику и поднять боевой дух Красной армии, то это делалось из идеологических соображений, при этом принадлежность врага к определённой национальности или расе не принималась во внимание.
Агитация и пропаганда должны были создавать простую, наглядную знаковую символику, вызывать ненависть и отвращение к «капиталистической эксплуатации» — в этом заключалась главная задача советского агитпропа, особенно в годы Гражданской войны. С 1930-х годов эта тематика в боль шей степени переместилась во внешнеполитическую область, в которой начиная с конца 1920-х преобладала теория «двух лагерей», делившая мир на вражеский «агрессивный лагерь капитализма/империализма» и «мирный, свободный от эксплуатации лагерь» — СССР. В этом биполярном мировоззрении и нашёл своё место новый образ врага — «фашизм».
В нацистском движении пропаганде отводилась едва ли не главная роль. Гитлер писал в «Майн кампф»: «При внимательном наблюдении за историческими процессами меня необычайно интересовала действенность пропаганды. Я видел в ней инструмент, которым особенно мастерски владеют и который умело применяют марксистско-социалистические организации. Я своевременно понял, что правильное применение пропаганды является настоящим искусством <...>».
Социальные предпосылки для развития пропаганды в Германии 1930-х годов были, однако, совершенно иными, чем в Советской России после революции. В то время как Германия была страной со сложной социальной структурой и мощным пролетариатом, развитой промышленностью и высоким процентом грамотности населения, Россия после революции была преимущественно аграрной страной, с небольшим промышленным потенциалом, малочисленным рабочим классом, с высоким процентом (более 60 процентов) неграмотных. Понятно, что нацистская пропаганда в соответствии со структурой и целями своей идеологии делала ставку не на просвещение, а на возбуждение эмоциональных чувств населения. «Задача пропаганды состоит не в научном просвещении каждого, а в том, чтобы указывать массам на определённые факты, процессы, необходимость и т. д. Любая пропаганда должна быть простой и понятной народу, а её духовный уровень следует регулировать в соответствии со способностью её восприятия самым ограниченным среди тех, к кому она намерена обращаться. Таким образом, чем больше людей следует охватить, тем ниже должен быть её духовный уровень».
Национал-социалистская пропаганда использовала специфические особенности адресатов, опираясь при этом не столько на социальные признаки, сколько на коммуникационную ситуацию, национальность адресата и конкретные функции убеждения. Для Гитлера важно было не столько обратиться к разуму адресатов, сколько повлиять на них и поработить на эмоциональном уровне: «Именно в том и состоит искусство пропаганды, что она, понимая чувственный мир фантазий широких масс, находит психологически верную форму, чтобы привлечь внимание и проложить дорогу к сердцам этих масс».
При нацизме четко обозначилась антирусская и антисоветская направленность образа врага. Традиционные клише в сочетании с антисемитскими признаками существовали отныне в симбиозе. Центральное место здесь заняла идея «еврейского большевизма», за которой скрывалась химера «мирового заговора евреев». В России, согласно Гитлеру, в 1917 году победила не марксистская идеология, а «международное еврейство» под маской идеологии. Так, к традиционным предрассудкам (угроза нашествия гуннов, бескультурье) прибавился кошмар симбиоза большевизма и еврейства, из-за чего Советский Союз стал прообразом не просто врага, но врага, угрожавшего самому существованию Германии. В понимании Гитлера дальнейшее существование Германии базировалось на уничтожении еврейства, что «естественно» влекло за собой борьбу против Советского Союза. «Нельзя забывать того, что международное еврейство, полностью правящее сегодня Россией, видит в Германии не союзника, а государство, обреченное на ту же судьбу. <...> В русском большевизме нам следует видеть предпринятую в XX столетии попытку еврейства захватить мировое господство <...>».
Если объединить ключевые слова из высказываний Гитлера в один набор признаков («запятнанные кровью подлые преступники», «отбросы», «чудовищная жестокость», «непостижимое искусство лжи»», «кровавое угнетение»),то получится фенотип ожидаемого образа врага, в который вносились поправки в зависимости от конкретной ситуации и вытекающих из неё пропагандистских интересов.
Образ «будённовской шапки», который представлял собой продолжение мотива «казака» и указывал в первую очередь на военную угрозу, занял центральное место в пропагандистском репертуаре. В 1930-е годы и особенно начиная с 1941 года этот базовый тип развивался в разных вариантах и был едва ли не самым долгоиграющим мотивом. В варианте плаката Герберта Агриколы этот тип изображен как «злой демон» и «дух тьмы» с традиционными «азиатскими» признаками. Ему были приданы черты, отражающие всеобъемлющую жажду крови и уничтожения (пожар, разрушения), цинизм, коварство. Убийство детей и женщин в сочетании с вампирством и похотливостью стало ведущим мотивом плаката, появившегося в 1944 году в Польше в связи с наступлением советских войск. С 1941 года на плакатах изображалось дьявольское чудовище с характерными чертами обезьян, хищных кошек и прочих чудовищ, рождённых больной фантазией. В 1944 году этот мотив перерос в громадную угрожающую фигуру, протягивающую свои руки к Европе. В конце войны «европейская тема» — немецкий оккупант как «спаситель и защитник Запада» — приобрела особое значение в пропаганде на территории Восточной Европы.
Визуальный симбиоз антирусских, антибольшевистских и антисемитских образов врага можно показать не только на примере пропаганды внутри Германии, но и на материале агитации для оккупированной территории Советского Союза. Драматично выглядит огромный плакат «Винница», предназначенный для Восточного фронта. В нём до крайности обострена связь антисемитских и дьявольских признаков врага в сочетании с коварством и преступностью.
В этом же контексте следует рассматривать и попытки представить Сталина в дьявольских образах: сначала его изображают в виде злого демона, затем — в образе подручного ада, в одном из последних вариантов — как самого дьявола, окончательно снимающего маску.
Когда задачи пропаганды требовали показать голод и социальные бедствия в Советском Союзе, внимание концентрировалось на признаках, явно противоположных положению народа в Германии (благосостояние, «счастливая радостная жизнь» при национал-социализме).
Важно учитывать, что политико-исторические условия в Германии и Советском Союзе были абсолютно разные. Германия планировала и на деле осуществляла захватническую, истребительную войну. Пропаганда на фронте и внутри страны делала ставку на устранение или ослабление гуманных эмоций. В первую очередь она преследовала цель разъяснить, что война несла характер «справедливого уничтожения» тех, кто и «без того не был человеком».
Для советской пропаганды ситуация была совершенно иной: обострившиеся в 30-е годы противоречия между сталинизмом и фашизмом хотя и привели к созданию образа врага под названием «немецкий фашизм», но этот образ оставался в большей степени формальным и неопределенным. С началом же военных событий изменилось и политическое положение вещей: появился настоящий оккупант родной страны. Неудивительно, что большинство советских плакатов военного времени несло в себе идею обороны и защиты. Плакат служил одной, понятной народу и армии, цели — отражению врага, враждебность которого ежедневно подтверждалась в реальной жизни. Создаваемый в этой ситуации образ врага был связан с конкретной действительностью, что позволяло интерпретировать и заострять реальные факты в агитационных целях.
Возникший в 1930-е годы образ фашизма занял значительное место в идеологическом противостоянии «капитализм — социализм». Политическое толкование фашизма как «высшей формы» капитализма существенно исказило понимание исторической реальности и нового качества угрозы. «Фашизм» в основном передавался аллегориями смерти, сценами бедствий на фоне марширующих колонн, карикатурным изображением Японии, Германии и Италии. Война в Испании (1936 - 1939) положила начало формированию приёмов изображения фашизма как врага.
Центральным мотивом этого образа стала змея, которая в русской иконографической традиции считается символом несчастья, греха и зла. Применение стандартного символа, который берёт начало в религиозной и народно-мифологической области, свидетельствует о том, что специфически германского визуального представления врага сначала не было.
Следующий тип, особенно распространённый в «окнах ТАСС», основывался на стилистике карикатуры и был связан с традициями времён Первой мировой войны: «образ безобразного немца» конкретизировался в личностях Гитлера, Геббельса и Геринга и, как правило, не нёс эмоционального компонента «угрозы», скорее наоборот, незначительность фигуры врага выставлялась на посмешище.
Псевдореалистический тип воплотился на плакатах Виктора Корецкого. Немецкий солдат изображался там реальным человеком, узнаваемым в жизни.
Образы врага в германской и советской плакатной пропаганде были построены в конечном итоге на традиционных мотивах начала XX века, их можно считать результатом радикализации этих мотивов.
В немецком плакате присутствие антирусских и антиеврейских мотивов призвано было убедить, что против такого врага (в соответствии с логикой национал-социалистов) следовало вести только «тотальную войну». Двигаясь по замкнутому кругу образов, этот плакат потерял всякий контакт с реальностью, а значит, и способность рационально управлять визуальной структурой пропаганды.
Советский образ врага обладал более высокой способностью к развитию. Отсутствие националистических элементов и концентрация на идеологических установках давали возможность использовать «народную» тему и после войны. Стратегия аргументов делала существенное различие между военно-политическим руководством Германии и «введённым в соблазн» «простым немцем». Немец как враг не был злым от рождения. Образ врага в СССР оставался, невзирая на реальный ход войны и нанесённый ею ущерб, умеренным и в конечном итоге не был антинемецким. Начиная с 1943 года в советском плакате все большую роль играло ожидание победы: отражение военных успехов в пропагандистской картине войны скорее противодействовало радикализации образов врага. «Сияющий победитель» 1945 года не особенно нуждался в образе врага.
Советский плакат делал ставку на идентификацию с побеждающей стороной, немецкий же — на эффект устрашения и усиления агрессивного фанатизма, то есть в боль шей мере на антиидентификацию.
Поражение Германии и развал Третьего рейха формально повлекли за собой запрет на использование нацистских эмблем и символов. То, что одной этой мерой невозможно было преодолеть образы врага как в западной зоне оккупации (позже в ФРГ), так и в советской (ГДР), подтверждается послевоенными избирательными плакатами ХДС, ХСС и СДПГ. С конца 1940-х годов между Востоком и Западом действовали законы «холодной войны». Неудивительно, что в этом старо-новом противостоянии в ФРГ вновь использовались признаки образов врага, созданные нацистами. Действуя в течение полувека, они наложили глубокий отпечаток на образные традиции, присутствуя в зрительной памяти немцев.
Манихейство, раздвоение представления о мире, было характерной чертой обеих пропагандистских традиций. Запад и Восток изобретали себя по-новому, постоянно отгораживаясь друг от друга, поэтому не следует искать полутона в их идеологической и визуальной аргументации. Оба репертуара образов врага опирались в основном на традиционные образцы и модели, усиливая их радикальность, но принципиально от них не отходя. Насколько разными были черты мировых идеологий XX века, настолько противоречивыми были и представлявшие их образы.